Девушка рыдала в голос, кусая губы и раскачиваясь из стороны в стороны. Не было и никогда не будет рядом с ней человека, кто сумел бы всего несколькими словами остановить этот поток слез и изгнать из ее души отчаяние, настолько сильное, что думалось: после ухода Мити уже никогда не наступит утро, и она не сможет жить дальше…

Она плакала долго, пока не подкралась усталость и не сморила ее прямо здесь, на полу. Маша заснула, уткнувшись" головой в кресло, укрывшись шалью, продолжая всхлипывать во сне от непереносимой обиды, которая, казалось, никогда не забудется и не простится многие и многие годы…

Маша с тоской посмотрела на груду саквояжей, портпледов и сердито захлопнула крышку сундука. До отъезда из имения оставалось два дня, и она вместо того, чтобы с последний раз прокатиться на Ветерке, должна весь день торчать в своей комнате и следить за тем, правильно ли Катя и Анисья укладывают вещи, не забыли ли что впопыхах. На этот раз она уезжала из имения надолго, если не навсегда, поэтому не желала оставлять здесь ни единой мелочи, которая в минуты разлуки могла бы напомнить ей о прошлом, о детстве и юности, о самых счастливых днях жизни, проведенных в Полетаеве. И о самых тяжелых, переполненных отчаянием и разочарованиями…

Маша села на крышку сундука и еще раз оглядела комнату, словно пыталась навсегда запомнить ее. Если бы она могла забрать с собой в Петербург и этот старый дом, и парк, и речку Сороку, и застывшего навечно богатыря Любомысла…

Но не будет им места в ее новом доме на Почтамтской улице, куда она переедет после свадьбы. Через три месяца она станет баронессой фон Кальвиц и обретет наконец долгожданные покой и счастье.

Маша перекрестилась на образа и зябко повела плечами.

Всю последнюю неделю шли дожди, и в доме было прохладно и сыро. Вовсю уже топили печи, ночью все укрывались теплыми одеялами, по она постоянно мерзла и куталась в пуховые шали, словно с отъездом Мити "навсегда ушло тепло из ее души и тела.

— Маша, — на пороге появилась Зинаида Львовна, — пойдем чай пить. — Она оглядела комнату и в недоумении развела руками. — Все слуги будто испарились. Я уже заметила, стоить мне начать подготовку к отъезду, как с лакеями и горничными происходят странные вещи: они ломают себе йоги, покрываются болячками, неизвестно от кого беременеют иди просто прячутся на кухне или в чулане, чтобы не попадаться мне на глаза.

Они прошли и столовую. Темные шторы были опущены.

Большинство кресел и стульев затянуты чехлами. С пола убрали ковер, со стен сияли картины…

Пусто и неуютно было в столовой. Громкие голоса, взрывы хохота, веселые разговоры слегка подвыпивших гостей — все это кануло в прошлое, и уже ис верилось, что всего месяц назад это место было в доме самым неумным и оживленным.

Ежедневно в столовой обедали, пили чай, в неимоверных количествах поглощали домашнее варенье, пирожки, цели песни, смеялись, галдели, как галки перед непогодой, более двух десятков гостей. Но сначала уехал барон, потом неожиданно Митя, и дом затаился, затих — сумрачный и печальный. По ночам он поскрипывал половицами, словно боялся оглушительной тишины, более всего невыносимой по ночам. И именно в эту пору особенно сильно ощущается, что то беззаботное, беспечное время, когда все в старом доме дышало любовью и счастьем и было так тепло и уютно, исчезло безвозвратно и невозможно повернуть его вспять.

Поначалу природа, пожелав хоть как-то скрасить оставшиеся до отъезда дни, расщедрилась на необычайно теплое и красивое бабье лето. Но дом уже приготовился к расставанию с хозяевами и хранил угрюмое молчание. А вскоре начались дожди, и все его обитатели окончательно приуныли и притихли.

Зинаида Львовна после внезапного отъезда Мити загрустила, стала чаще жаловаться на головные боли и слабость.

Владимир Илларионович все время проводил в своем кабинете или вместе с управляющим объезжал угодья, давал последние распоряжения. Маша почти не встречалась с ним, но знала: он не меньше жены переживает, что сына отозвали из отпуска и Митя не прогостил в именин положенный срок.

Фельдъегерь прибыл с депешей рано утром через две недели после отъезда барона в свое имение. Маша спозаранку отправилась на верховую прогулку и по возвращении узнала, что Митя срочно уехал и, как передала Зинаида Львовна, был искрение огорчен, что ему не удалось попрощаться с Машей. В душе она была рада этому. После известных, не слишком веселых событий они с Митей старательно избегали друг друга, а при встрече обменивались лишь вежливыми приветствиями.

Алина, посчитавшая, что Маша оскорбила ее, наотрез отказалась бывать в Полетаеве. И Митя вплоть до самого отъезда пропадал у Гурвичей по два-три дня, дома появлялся на несколько часов и опять исчезал, перебросившись с родителями едва ли десятком фраз.

Владимир Илларионович пытался поговорить с ним, внушить, что негоже обижать своим невниманием матушку.

Митя виновато улыбался, шел на террасу пить чан с родителями, но сыновнего смирения ему хватало ненадолго. Через пятнадцать минут, не более, он принимался поглядывать на часы, отвечать невпопад, и Зинаида Львовна, вздохнув, отпускала его от себя, а потом жаловалась Маше, что Алина взяла над Митей слишком большую власть и это ни к чему хорошему не приведет.

Алексей уехал через неделю после объяснения с Машей и Владимиром Илларионовичем. Князь несказанно обрадовался его предложению, и по случаю объявления барона и Маши женихом и невестой в Полетаеве устроили большой бал, на который собралось более ста гостей.

Впервые Маша чувствовала себя в центре внимания. На этот раз Мите была уготована не главная роль. И поэтому, а возможно, и по другой причине, о которой Маша могла только догадываться, Митя был в тот вечер темнее тучи, и даже появление на балу семейства Гурвичей, и Алины в том числе, не смогло поднять его настроение. И это не совсем понравилось его невесте. Похоже, они даже поссорились, потому что обе сестры Недзельские уехали с бала задолго до его окончания, а Митя удалился в дом и так ни разу больше не появился.

В этот вечер Маша была необычайно хороша. Прекрасное платье из нежно-голубого шелка, с пышными рукавами «фонариком», открывающими до локтей ее руки, было отделано вышивкой и кружевами. Шляпка, затейливо украшенная лентами в тон платью и искусственными цветами, почти не отличавшимися но виду от настоящих, оттеняла ее глаза, делала их ярче и выразительнее.

Алексей, посвежевший, с проступившим на лице румянцем, казался невероятно счастливым, он танцевал с ней каждый второй танец, с неохотой уступая это право кому-нибудь из гостей. И во время танца она постоянно ощущала на себе его взгляд, ласковый, любящий… Маша оглядывалась, слегка взмахивала рукой или веером, улыбалась ему и встречала ответную улыбку, немного смущенную, но чрезвычайно счастливую. И всего лишь раз она поймала взгляд Мити, но его вполне хватило, чтобы испортить ее настроение до конца вечера, и, главное, он заставил заныть ее сердце, которое только-только успокоилось после печального инцидента во флигеле…