— Как вы смеете говорить об этом? — Маша почувствовала сильнейшее раздражение. — В нашей семье горе, и я не могу думать о собственном счастье, когда Митя находится в заточении.

Барон отчаянно покраснел:

— Еще раз простите меня. Стоило мне увидеть вас, как у меня наступило что-то вроде помутнения рассудка. Возможно, нам следует перенести венчание?

— Я очень благодарна вам, Алексей Федорович, что вы понимаете мои чувства, — прошептала Маша и расплакалась. — Как вы смотрите на то, чтобы отложить свадьбу до вашего возвращения из экспедиции?

— Вероятно, так тому и быть, Машенька, дорогая! — Барон вновь обнял ее и прижал к своей груди. — Я очень люблю вас и буду ждать ровно столько, сколько потребуется.

Он принялся покрывать поцелуями ее мокрое от слез лицо, но Маша мягко отстранилась.

— Алексей Федорович, у нас слишком мало времени, поэтому я хочу, чтобы вы не отвлекались на меня, а рассказали сейчас то, что не посмели рассказать князю и княгине.

Барон растерянно посмотрел на нее и слегка отодвинулся. Взял ее руки в свои и тихо проговорил:

— Дайте слово, что не скажете Зинаиде Львовне о том, что сейчас услышите. ;

— Алексей, вы могли бы не предупреждать меня. — Маша освободила руки, прижала их к груди и испуганно спросила:

— Что, положение настолько серьезно?

— Хуже не бывает! Поначалу Следственная комиссия искала комплот[16]и особенно пристрастно допрашивала всех его близких товарищей. Меня дважды вызывали на допрос, и, смею вас уверить, процедура эта гнуснейшая. Боюсь, это повлияет на мое назначение командиром «Рюрика». Но я согласен отказаться от него, если б смог тем самым помочь Мите. — Он удрученно вздохнул. — На мой взгляд, Николай Павлович настолько напуган событиями 14 декабря, что в простой драке склонен видеть заговор против престола. — Он опять вздохнул и нерешительно посмотрел на Машу, словно раздумывал, говорить ли дальше.

— Алексей Федорович, не надо щадить меня, рассказывайте все и без утайки, а не то я рассержусь на вас! — пригрозила ему Маша и сердито нахмурилась.

— Хорошо, — задумчиво произнес барон, — вероятно, я должен вам все рассказать, иначе вы потеряете ко мне всяческое доверие, а это будет для меня невыносимо.

Он вновь пристально посмотрел на Машу, будто проверяя, насколько она готова выслушать те страшные вещи, которые ему совсем недавно довелось узнать.

— Маша, я прошу вас держаться, потому что то, о чем я сейчас буду говорить, не для женских ушей, да и не всякий мужчина способен выдержать подобное сообщение. Я не могу рассказать об этом родителям Мити, но уверен, что кто-то из семьи должен знать всю правду о том, каким тяжелейшим испытаниям подвергается сейчас Митя. — Алексей набрал полные легкие воздуха и сделал глубокий выдох, словно переступил порог, за которым мог позволить себе то, что не позволял прежде. — Мне удалось побывать в каземате, где сейчас находится Митя. Это каземат Невской куртины недалеко от Невских ворот. Четырехаршинная каморка, настолько маленькая, что, стоит развести руки и стороны, они касаются стен. В ней есть окно, но оно полностью замазано известкой и закрыто металлической решеткой, так что через него почти не проникает свет. Часовой ходит но коридору, каждые четверть часа поднимает холстину над окошком, прорубленном в дверях, и наблюдает за тем, что происходит внутри. В самом каземате страшно сыро и холодно, с потолка и стен постоянно сочится вода, особенно сейчас, во время дождей, поэтому и одежда, и постель отсырели, и пока топится печь, Митя только слегка успевает их просушить. Стены покрыты какой-то мерзопакостной, вонючей слизью, по углам все заросло буро-зеленой плесенью. Митя сказал мне, что железную печь топят лишь по утрам, она страшно дымит, а ее труба проходит прямо над его головой. Почти все пространство занимают кровать, покрытая грубым шерстяным одеялом, и стол в углу, на нем стоит лампадка с фонарным маслом и оловянная кружка. Копоть от лампадки ужасная. Когда я вошел в каземат, то поначалу даже не узнал Митю в арестантском халате и с черным, как у арапа, лицом. На прогулки его не выводят, книг для чтения не дают, ни пера, ни чернил в каземате держать не позволяют. Заключенному не разрешается разговаривать даже с самим собой, нельзя перестукиваться с соседними камерами, спать днем… За каждую подобную провинность полагается карцер. До конца следствия он не имеет права встречаться с родными и сообщаться с внешним миром… — Барон тяжело вздохнул, взял в руки ладонь Маши и слегка сжал. — Представляешь, Маша, насколько Мите с его веселым, неугомонным нравом тяжело сейчас. Отношения с миром прерваны, связи разорваны… — Алексей опять вздохнул, потер с ожесточением лоб и продолжил свой печальный рассказ. — Митя мне признался, что первые две недели чувствовал себя погребенным заживо.

Страшно физическое изнурение. Но еще страшнее — нравственное, когда человек остается один на один с властью, совершенно беззащитный перед ее сатрапами. И эта пытка — более жестокая, более изощренная, чем телесная, потому что может оставить человека жить, но лишит его рассудка.

И усугубляется она не только одиночеством, но еще и бездействием. Сторожам не позволяется разговаривать с заключенными, но, как сказал Митя, они, несмотря ни на что, жалеют его и порой сообщают кое-какие новости.

— Но как вам удалось проникнуть в крепость? Ведь вы сами говорите, что это невозможно?

— Давно испытанным способом, Машенька, — Алексей печально усмехнулся, — с помощью определенного количества ассигнаций, перед которыми не устоит даже самый ретивый поборник российских законов. Степень преданности Государю, увы, зависит от суммы подношения… — Барон посмотрел на каминные часы. — У меня в запасе не больше пяти минут.

Хочу сказать вам, что Митя, конечно же, выглядит неважно, похудел, оброс бородой. Кроме того, он кашляет, и я боюсь, как бы не началось кровохарканье. Кормят его отвратительно: ежедневно на обед — чечевичная похлебка, жидкая овсяная каша, кусок черного хлеба, а на завтрак — небольшая булка, два куска сахара и кружка жидкого чая… На такой пище долго не протянешь! Но мне удалось договориться с одним из гвардейцев — инвалидным солдатом, приставленным к этим казематам. Я передал ему двести рублей, и он тайно, по исправно снабжает Митю свежими фруктами, яйцами, молоком, маслом… Вчера я опять виделся с ним и передал еще двести рублей. Он слышал, как плац-майор[17]сказал Мите, что следствие но его делу закончено и со дня на день следует ожидать сентенции[18].

Маша почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она с трудом перевела дыхание и изо всех сил сжала зубы, чтобы не расплакаться. Ей понадобилось всего несколько секунд, чтобы прийти в себя после столь жуткого рассказа барона, и она хотя и дрожащим голосом, но достаточно твердо спросила:

— Выходит, все кончено, и то, что Владимир Илларионович помышляет сделать для смягчения Митиной участи, уже не имеет никакого смысла? И наша завтрашняя поездка к Недзельским тоже бесполезна?