— А, командир? — глянул Лысухин на Старикова. — Подсобить бы надо братьям по оружию! Как-никак я — специалист по взрывному делу. Не поймут товарищи партизаны, если мы не подсобим. Заподозрят…

Стариков ничего не сказал, но в словах не было и надобности. Молчание порой бывает красноречивее всяких слов.

— Вот и хорошо! — весело улыбнулся Лысухин и нашел взглядом Федоса. — Командир, а позволь мне самолично возглавить разминирование дороги!

Федос, ничего не говоря, посмотрел на Лысухина, затем — на Старикова, и так же молча кивнул.

…Разминирование дороги продолжалось с раннего утра до поздних сумерек. Нашли и обезвредили не так и много мин — всего двенадцать. То ли у немцев была нехватка мин, то ли они просто поленились минировать дорогу гуще.

— Все в порядке, командир! — доложил Лысухин Федосу. — Можешь безбоязненно вести своих гусар к новому месту подвигов… Петро! — обратился он к Старикову, присутствовавшему здесь же. — Как видишь, я живой. Правда, грязи на мне — целый пуд, но ты знаешь — я уже начинаю к ней привыкать. Какой-то, понимаешь, образуется внутренний душевный уют, когда я в грязи. Будто, понимаешь, так оно и надо.

Выводили отряд ночью. Здесь, конечно, присутствовали дополнительные сложности. Даже днем ходить по болотам — дело опасное, а что уж говорить о ночных путешествиях? Но выбрались все, никто не утоп — ни люди, ни лошади. По пути прихватили бойцов из группы заслона — уцелевших и раненых, и перешептываясь, вполголоса понукая упрямившихся лошадей, пошли на другой край леса обустраивать себе новую временную партизанскую базу — с такой же тревожной и опасной жизнью, как и на всех предыдущих пристанищах. Ну а куда было деваться? Надо было воевать, надо было побеждать.

Глава 8

Полковник Вайскопф, комендант лагеря, с молчаливым, злобным прищуром смотрел на стоящего перед ним гауптмана Ауга. Этот самый Ауг вызывал у полковника раздражение — причем с каждым разом все большее. А буквально вчера он довел полковника до настоящего бешенства. Конечно, Вайскопф старался своего раздражения не показывать, он в силу своего звания, должности и положения обязан был держать себя в руках. Ведь что такое раздражение, выплеснувшееся наружу? Это всегда — признак собственного бессилия. Собственной несостоятельности, если угодно. А высказанное собственное бессилие и собственная несостоятельность — вещи опасные. В конце концов, у полковника Вайскопфа также имеется свое начальство. И что будет с полковником, если он распишется в собственном бессилии? Ничего хорошего не будет. В лучшем случае отправят на Восточный фронт. А в худшем… Об этом не хотелось даже и думать.

Но и не раздражаться было нельзя. Не получалось у полковника Вайскопфа быть спокойным и душевно уравновешенным. И причиной тому в первую очередь был гауптман Ауг. Ведь это ему, Аугу, было поручено уничтожить партизанский отряд, действовавший неподалеку от городка Астаповичи, в окрестных лесах. Казалось бы — что тут такого сложного? В том отряде человек сто, не больше. Причем большей частью старики и юнцы. Казалось бы, какие из них партизаны? При должном умении и старании уничтожить такой отряд — дело, не стоящее даже того, чтобы о нем рассуждать. Простейшая задача!

Но гауптман Ауг, которому была поручена эта задача, не мог с ней справиться вот уже более года! Несмотря на то и дело повторяющиеся карательные экспедиции, невзирая на наличие в отряде своего агента, отряд оставался неуловим. Каждый раз, как только каратели подступали к отряду, отряд тотчас же снимался с места и уходил в болота. Партизанская тактика была простейшая, по мнению полковника Вайскопфа — предельно примитивная, но тем не менее всякий раз она спасала партизан. Болота были для них спасением. Каратели в те болота соваться опасались. Сунулись вначале, как только партизанский отряд обозначил себя в здешних местах, да так половина карателей в тех болотах навеки и осталась. А самим партизанам хоть бы что! Пересидят в болотах и вновь объявляются в окрестностях Астаповичей, и вновь все начинается снова: диверсии, обстрелы, прочие партизанские пакости…

И ладно бы в партизанском отряде были опытные, матерые бойцы, а то ведь — обычные здешние обыватели, селяне! Все сплошь, как и их командир — какой-то Федос! Это обстоятельство раздражало полковника Вайскопфа больше всего. Его, опытного военного, выигравшего немало сражений, больше года водит за нос какой-то селянин Федос! Было от чего прийти в ярость полковнику Вайскопфу! И главным виновником полковничьей ярости был не Федос, а именно гауптман Ауг, которому была поручена ликвидация партизанского отряда. Бездарь, тупица! Таким самое место на восточном фронте! Будь его воля, полковник давно бы уже избавился от этого ничтожества Ауга! Но не он назначал его на это место, а потому и снимать Ауга с должности у полковника не было никакого права.

Да и не хотел полковник поднимать лишний шум вокруг гауптмана, потому что такой шум как ни крути, а обязательно сказался бы и на его, полковника Вайскопфа, служебном благополучии. Ведь это именно он был ответственным за ликвидацию партизанского отряда, а Ауг всего лишь являлся исполнителем.

А ведь у полковника, помимо постоянной головной боли с отрядом, была еще и другая головная боль — концлагерь в Астаповичах, комендантом которого он являлся. Там тоже дела шли не самым лучшим образом. Ох, уж этот лагерь! Основным смыслом его существования была подготовка карателей и диверсантов из числа узников лагеря. Казалось бы, дело простое. Но не желали узники становиться ни карателями, ни диверсантами. Конечно, какая-то их часть, соблазнившись сытной кормежкой и относительной свободой, записывалась в каратели либо в диверсанты, все же прочие под разными предлогами отказывались, по сути, самим себе подписывая смертный приговор. И вот этого упрямства полковник Вайскопф понять не мог! Почему они так себя ведут, эти заключенные? Отчего они выбирают смерть вместо жизни? Ведь жизнь — одна, другой не будет! Фанатики! Их и людьми-то нельзя было считать, потому что любой нормальный человек выбрал бы для себя жизнь, а не смерть!

Так считал полковник Вайскопф, однако же все это была философия, а вот его начальству, которое сидело высоко, в самом Берлине, не было никакого дела до философии. Начальству нужен был результат, и причем результат немедленный. То