— У тебя есть сверло? Мы работали зря? — всхлипнула Камилла. — Я себе все ногти обломала об эти кирпичи, руки в кровь стерла.

— Ногти отрастут, раны затянутся, — попытался утешить Ключников подругу. — Время у нас есть. Повторим завтра с новыми силами.

— Времени у нас нет. У тебя есть только месяц, чтобы выбраться отсюда. Иначе — смерть. Даже не месяц, один день мы уже потеряли. Не сиди, ложись. Тебе нельзя сидеть.

— Я все понимаю, — Ключников лег, глядя на еле различимую проклятую стену.

— Сколько времени прошло? — упавшим голосом произнесла Камилла.

— Ночь длинная.

— Я не могу пропустить срок для инъекции. Иначе тебя вновь будет мучить боль.

— Инъекция? — переспросил Данила так, словно слышал это слово впервые. — Ты сказала: «инъекция»?

— Что в этом такого?

— Инъекция! — вырвалось радостное у Ключникова. — Давай сюда использованные шприцы!

Бартеньева уже сообразила, что задумал Данила. Решение было простым и лежало на поверхности. Они набирали в шприцы воду, вкалывали иголки в древесину и очень медленно вводили в колья влагу.

— Они мокрые, вода почти не выливается! — радовалась женщина. — Они набухают. Видишь, уже и вырвать его невозможно.

Трижды они обкололи деревянные клинышки, сломав при этом три иголки.

— Все? — спросила женщина.

— Похоже, что от нас уже больше ничего не зависит.

— Она сейчас развалится?

— Стена треснет, но не развалится. Мы должны подготовиться к побегу. Мы выдавим ее в начале следующей ночи, так у нас будет время уйти подальше. Нас хватятся только утром.

— Говоришь так, словно стены уже нет.

Ключников чиркнул спичкой, посветил. У Камиллы вырвался испуганный выдох:

— Ой!

Следы ночной работы были видны как на ладони. Процарапанные борозды по контуру воображаемого пролома, колышки, загнанные в щели, на полу белел раскрошившийся кладочный раствор. Даже самый тупой боевик, заглянув в камеру, тут же заподозрил бы неладное.

— С этим надо что-то делать, — прошептала женщина.

Пленники стали сгребать с пола крошево раствора, смачивать его, замазывать щели. Но Данила вскоре сообразил, что влага высохнет и такой раствор высыплется сам собой. После этого стали добавлять зубную пасту. Уже светало, с каждой минутой становилось более очевидно, что маскировка плохая.

— Черт, что же делать? — отчаявшись, спросила женщина.

— Думать, — Данила стоял, смотрел на стену, затем резко повернулся. — Дай зубную пасту!

Он принял наполовину выдавленный тюбик в руку и нарисовал остатками пасты на стене дверь с ручкой и замочной скважиной. Те следы, что они оставили в стене, ковыряя ее, тут же поблекли до состояния невидимости по сравнению с белизной пасты.

— Что ты сделал? — изумилась Камилла.

— Если не удается замаскировать, нужно внагляк указать место. Такого от нас они не ожидают. Нарисованную дверь они воспримут как нашу мечту и лишь посмеются.

— Надеюсь, что у них есть чувство юмора, а у нас запас везения. Теперь подумай, куда спрятать гвозди.

— Тут и думать нечего, — Данила воткнул несколько гвоздей в трещины и развесил на них одежду, прикрыв ею следы работы. — Мы сделали все, что могли, — устало произнес он, ложась на тюфяк лицом вниз.

Камилла села рядом, положила ему руку на голову. Мужчина и женщина прислушивались.

— По-моему, я слышу, как трещит кирпич, — прошептала Бартеньева.

— Трещит, — подтвердил Данила, хотя сам ничего не услышал.

Несмотря на оптимистичный тон, каким он живописал безотказную технологию Камилле, Ключников понимал, что горная порода — это не рыхлый кирпич. Разбухшая древесина, возможно, лишь сомнет, раскрошит плохо обожженную глину. Но все же шанс победить кирпичную кладку был.

Смолистый дым от самокрутки с «травой» замысловатыми кольцами витал в одном из кабинетов бывшего полицейского управления. С верхнего этажа сквозь окно прекрасно просматривался внутренний двор, где слонялись пленники.

Хусейн Диб пребывал в отличном настроении. Он в окружении самых близких ему боевиков курил дурь и смотрел телевизор — свой любимый канал «Аль-Джазира», до выпуска новостей оставалось совсем немного.

Всем известно, что происходит в доме, когда из него уезжают взрослые. А Сармини, несмотря на молодость, и был для всех остальных в отряде этаким «взрослым». Его присутствие дисциплинировало боевиков. А вот отсутствие — расслабляло. Сабаха боялись. Все в душе понимали, что на самом деле он главный в отряде, он его мозг и финансовый гений, без него дисциплина развалится в считаные дни.

Немолодой боевик со шрамом через все лицо лениво скручивал самокрутку, он уже был под кайфом. «Трава» просыпалась с папиросной бумажки на колени.

— Хусейн, — сказал он, не поворачивая головы. — На северной окраине города какая-то врачебная миссия появилась. Европейцы. Можно захватить. У них охраны никакой.

— Не спеши, — после паузы проговорил Диб, поглаживая лопатообразную бороду. — Тюрьма и так переполнена. Надо тех, кто у нас есть, распродать. Потом можно и новых заложников набрать. — На экране возникла заставка новостного выпуска. — А ну, все тихо, — рявкнул Диб и прибавил звук.

Как и обещал ему Сармини, одной из первых новостей пошло сообщение о том, что по подозрению в шпионаже двое русских стрингеров — тележурналистов — взяты в плен его, Хусейна, группировкой. Следом за сообщением передали и саморазоблачительные признания Данилы и Камиллы. Выглядело все убедительно.

— Какого черта она пальцы скрутила? — пожимал плечами Хусейн. — Может, вы ей пальцы сломали, что их так свело?

— Никто ей пальцы не ломал, меня другое место у нее интересовало, — хохотнул боевик со шрамом через все лицо. — Она же христианка, вот пальцами крест и сложила, типа, он ее защитит от нас.

Диб уже потянулся за пультом телевизора, чтобы переключить на другой канал, как диктор сообщил, что на юге страны неизвестными ночью была похищена семья командира повстанческого отряда Хусейна Диба. Теперешнее местонахождение двух жен и трех детей неизвестно. Похитители никаких требований пока не выдвигали. На экране появилась фотография всего семейства вместе с Хусейном. Счастливый отец держал на руках своего первенца.

Лицо командира боевиков окаменело, а затем он разразился омерзительной руганью, вскочил на ноги, в руке у него появился пистолет.

— Да я… вас… сейчас… — слетали с его губ, прятавшихся в густой кучерявой бороде, бессвязные слова.

Диб выскочил за дверь.

— Сейчас опять стрелять начнет, — проговорил обладатель шрама.