открыл эту каморку и повалился на диван, не обратив внимания на запах пыли и старого тряпья, и мигом вырубился. А тапки гардеробщицы были отброшены подальше в угол.

Белка, он же Белый, он же Денис – чрезмерно подвижный мальчик двенадцати лет, неуправляемый и упрямый, за что и получил прозвище – его сравнивали с белкой из мультфильмов про ледниковый период, которая на протяжении всей истории неутомимо преследовала свой орех и никак не могла его поймать; второму же званию он был обязан светлыми волосами, всегда торчавшими ёршиком, хотя они имели цвет скорее русый, нежели могли удостоить своего обладателя зваться блондином. Из чего следовало, что Белым он стал от Белки, а вовсе не от цвета волос. Лицо его тоже было неугомонное: такое же подвижное, с юрким, метким взором, маленьким аккуратным носом и ровным лбом, с острым подбородком и начинающими выразительно выдаваться скулами, из чего в дальнейшем должен был получиться весьма симпатичный молодой человек.

В классе однако и тем более в школе он ничем особым знаменит не был; считался среднячком по успеваемости и по поведению, и несмотря на всю его непоседливость замечание красной ручкой в дневнике за слишком активное времяпровождение на перемене или что-то вроде «подпрыгивал на стуле во время урока» было самым негативным, что он мог принести из школы домой и на что его мама, вечно занятая бизнес-леди среднего звена, внимания не обращала. В конфликты он не ввязывался, в драках не участвовал, пыл его остывал так же быстро, как и вспыхивал; контрольные писал с горем пополам; и однажды только вместе с двумя или тремя одноклассниками запер Зину из 6 «В» в мальчиковом туалете для старших классов, которая и так огребала немало благодаря своему имени и которую грех было там не запереть, так как была она высокой, неуклюжей и раньше других начала носить бюстгальтер.

В общем, ни чем особо Белка не славился и соответственно не был объектом пристально внимания ни со стороны учителей, ни со стороны подпольных корифеев школы. А вот Хомяку в этом плане повезло больше, хотя он без тени сожаления отдал бы часть незаслуженной популярности кому-нибудь ещё и желательно навсегда. Очкастость, полнота и прилежность в учёбе и быту – не лучшие спутники школьной репутации. В школе не была введена форменная одежда, однако в младших классах его всегда наряжали в строгий костюм с белой рубашкой, жилеткой и, что уж было совсем лишним, бабочкой, при этом делая идеальную стрижку с аккуратными косыми височками, что в итоге обеспечивало ему сходство с Иосифом Кобзоном. Он был настоящим оплотом прилежности и благоразумия, хотя может и сам того не желал; образцом поведения, про которого всегда говорили «а вы вот посмотрите на него!»; и хотя учился он не на круглые пятёрки да и читал не очень, внешний вид всегда работал в пользу успеваемости, и не исключено, что это было хитрым расчётом родителей.

Так продолжалось бы и дальше, но взрослея Семён как-никак начинал проявлять характер, и перейдя в среднюю школу распрощался с жилеткой и бабочкой, ограничившись брюками и рубашкой, вкусно обтягивающей небольшое брюшко и часто мокрой в подмышках, если его гоняли на переменах. Постепенно, но очень медленно, он переставал быть любимцем учителей и приобщался к жизни сверстников, но до избавления от насмешек его долговязой фигуре было далеко, а потому он всегда старался остаться в классе на переменах, если это позволялось, а в туалет так и вовсе не ходил, неся всё домой и порою подвергая мочевой пузырь нешуточным испытаниям на вместимость. Потому и Пашка обратил на него больше внимания, ведь Семён в некотором плане был личностью выдающейся, и не только пузом; Белка же был ему почти незнаком, и, проваливаясь в сон в пыльном закутке гардеробщицы, в отдалённом пространстве его сознания кометой пронеслась мыслишка о том, что же ему делать с этими двумя обалдуями. Пронеслась и растворилась в бесконечном космосе мыслей. А Белка и Хомяк, хотя и спали в тот час раннего утра, но одновременно вздрогнули во сне – растревоженное днём воображение не позволило им отдыхать полноценно, наполняя сон неразборчивой ерундой, где самые жуткие образы сочетались с самыми приятными, в скопе давая более чем гадкий результат. Белка проснулся от дверного щелчка – мама ушла на работу, и он опять остался один на весь день, сам с собой и со своими непоседливыми мыслями. Досуг Хомяка был организован чуть лучше: мама заставила его приступить к заданной на лето литературе, но страницы он переворачивал крайне неохотно – ибо наяву творились вещи, не уступающие мистицизмом незаурядному воображению Гоголя, чьи повести он читал.

Миновал полдень. Наступавшие с вечера тучи только сейчас разразились проливным дождём, и жару смыло, точно её и не было – запахом раскалённого асфальта она паром поднялась в небеса и исчезла за серым куполом облаков. Как хорошо, что люди ещё не научились управлять хотя бы погодой! Грязными лужами стекал с тротуаров песок, на глазах преображалась зелень, а воздух становился чище и прозрачней; поднявшийся ветер загудел в школьной вентиляции, ибо сделала она была, как однажды заметил завхоз, «наспех и с многими нарушениями» – в ветреную погоду всё здание наполнялось воем. Городской смог убегал прочь вместе с потоками воды; и жирная капля, долго набухая на краю светильника и выпукло отразив в себе комнату, наконец сорвалась и разбилась об Пашкин лоб – и от этого он проснулся.

9

Всего одна капля, а ему почудилось, словно его окатили из ковша! Влага приятной прохладой растеклась по лбу, как прикосновение материнских рук одним лишь тактильным контактом снимает жар ребёнку… прикосновение, которого он никогда не ощущал. Откуда она взялась, эта капля, над ним ведь ещё три этажа?

Следом очнулся слух – он наполнил помещение приглушённым шумом дождя. Павел не сразу сообразил, где он. Он сел; потребовалось ещё с минуту, чтобы прийти в себя. Голова всё ещё гудела и была тяжела, точно мозг стал свинцовым, а звуки он слышал как из-под воды – видимо, хорошенько он всё-таки приложился затылком! Звук открываемой двери ворвался в это закупоренное царство звоном ключей. Мигом проснувшись, Пашка высунулся за дверь каморки. В холле копошился завхоз, встряхивая зонт. Опять он здесь!

Интуиция не подвела Павла, когда он вынес пакет с трофеями Николая Петровича ко входу. Увидев на железных креслах в холле этот пакет, завхоз, с минуту колеблясь, прислушиваясь и заглянув в коридор, где свет был погашен, забрал пакет