– Не позволяй делать за тебя выбор ни мне, ни Башне, ни кому-то еще, – напевно вымолвил Эо. Убрал перстень в кошель у пояса. – Запомни, неумеренность – худший грех для короля. Не повторяй старинных ошибок. Башня охотно поможет северу прибрать к рукам все. Твоя новорожденная дочь, если первой будет именно дочь, вполне способна своим браком убить династию. Кто-то скажет, что она, положим, безумна. И…

– Прекрати! Порой желание прикончить тебя делается слишком уж значительным.

– И снова припомни мои советы по поводу умеренности, – рассмеялся Эо. Стукнул в стенку кареты, давая знак к остановке. Спрыгнул в траву и оглянулся последний раз, ожидая, пока подведут коня. – Все, что я мог, сделал и сделаю. Прочее же твое право и дело – решать или не решать, плыть по течению или бороться. Береги семью и не шляйся по порту, ради всех богов древних и новых… – Темные глаза блеснули озорством, Эо одним движением качнулся в седло, склонился к карете и шепнул едва слышно: – Зря переживаешь, что меня сочтут сплетней. Но если вдруг… напомни Изабелле о серебряных розах.

– Что? О каких таких…

Бертран смолк на полувздохе и быстро оглядел спины десятка знакомых с детства приятелей-донов, усердно отвернувшихся, но норовящих все услышать и домыслить. В отчаянии Бертран махнул рукой, то ли провожая скачущего галопом Эо, то ли посылая его подальше.

– Говорят, в бестию были влюблены одновременно дон Кармелло и его сестра, – серьезно сообщил ближний из донов охраны. – Клянусь пресвятой девой, я начинаю понимать, почему. Это существо вызывает приязнь и отвращение одновременно.

– Вроде, ни с чем остались и дон, и донья, – расхохотался королевский пес Эппе, конем тесня охрану подальше от кареты. – Если оно чем и интересуется, точно не внешностью. Тем более нет в нем тяги к ночным похождениям. Зато я знаю толк в драках. И верую истово.

– О, ты исполнен святости, когда трезв, то есть день или два в году, – предположил Бертран, наблюдая, как слуги складывают ступеньку и прикрывают дверцу кареты. – Вперед, хватит бессмысленно тратить время на сплетни и прочие глупости.

Король остался в карете один, но ему казалось, что экипаж проседает на рессорах, перегруженный сомнениями сверх всякой меры.

Можно ли счесть нэрриха – союзником? Стоило ли отдавать перстень в залог союза? Что скажет Изабелла, когда узнает – а королева умеет узнавать то, что вообще ни разу не было сказано вслух… И, черт подери, король он или не король? Неужели он обязан всякий раз, принимая решение, оглядываться на патора, жену, влиятельных донов? Разве это – власть?

Первый раз за все время телесной жизни Ноттэ приснился добрый сон, интересный, – такой, что от солнышка, щекочущего веко, пришлось отворачиваться и накрываться с головой, стараясь досмотреть и не проснуться.

Мотылек не спешил взлетать с раскрытой ладони, просто сидел и чуть покачивал крыльями. Ветерок их движения вздыхал без голоса – улыбался. Тьма делалась реже, как истертая ткань, и сквозь неё проступал свет. Тонкие лучики протыкали плетение нитей, сияли. Тень крыльев была перламутровой. Наконец, мотылек взлетел, ладони сделалось одиноко, легко… и это не огорчило, словно так и надо. В полете крылья обрели полную красоту, порхающий цветок вился и танцевал, скручивал воронку ветра. Поднимаясь в ней все выше, в большое золотое сияние.

Проснуться пришлось, когда кто-то совсем по-настоящему пощекотал раскрытую ладонь. Ноттэ вздрогнул, улыбнулся – и сбросил с головы душное одеяло.

Девочка, которой полагалось лежать без сознания, сидела у кровати и рассматривала то ладонь, то голый живот нэрриха: рубаха сбилась к самому горлу.

– Доброе утро, – предположил Ноттэ.

– Доброе, – кивнула девочка и осторожно улыбнулась. – Ты спас меня. Я знаю твердо, хотя и не помню ни-че-го о прошлой ночи. Меня зовут Зоэ.

– Хорошее имя, – нэрриха удивился собственному настроению полнейшего благодушия, такому редкому, малознакомому. – Мое имя Ноттэ. Доброе утро, Зоэ.

Нэрриха приподнялся на локте. Его не занимали вопросы, не интересовали ответы. Начинался прекрасный день согласия с происходящим и приятия мира в самом светлом и праздничном виде. Девочка снова улыбнулась. Постучала пальцем по ладони нэрриха, затем – по его животу.

– Эй, а ты кто? Я думала, у всех людей есть пупок, и линии на руке лежат одинаковой сеткой.

– Очень сложный вопрос. Пожалуй, я не стану отвечать целиком, ведь и самому мне не до конца очевидно, кто же я. Но могу рассказать сказку. Только сперва ответь: давно проснулась? Тебя накормили?

– Проснулась давно, – Зоэ принялась ощупывать волосы, вздыхая и норовя ногтями продрать кожу головы, наверняка нестерпимо зудящую после пребывания в море. – Чешется… Ужас как чешется! И живот бурчит. Только я лежала тихо, мало ли, кто там. Боязно.

Зоэ пальчиком указала на дверь и поджала губы, настороженно прислушалась. Подвинулась ближе к нэрриха и вцепилась в его руку. Ноттэ ощутил, как в сияние приятного дня вползает тень раздражения. Если бы чернобородого удалось убить еще раз, стало бы легче… Но, кажется, формула из старой книги Башни в нужном звучании радикально исчерпала вражду, стерев врага из мира навсегда. Но слово, пусть самое могущественное, не сумело отменить для Зоэ страх пережитого и вернуть ей доверие к людям. На шхуне, теперь нет сомнений, с плясуньей обращались отвратительно. Хотя надо быть окончательным мерзавцем, чтобы не пожалеть ребенка, к тому же столь интересного. Девочка не склонна к панике и любознательна. Хороша собой, путь и не по взрослому, а всего-то скоротечной и робкой красотой ранней весны – преддверия юности…

– Мы в каюте «Гарды», – сказал нэрриха. – Это самый быстрый и красивый люгер Эндэры, ему нет равных во всем свете, так скажу и буду прав. Здесь никто не обижает детей. Тебя спасали всей командой. Думаешь, легко найти в огромном море, ночью, маленькую девочку?

– Но дверь закрыта, и они ходят туда-сюда, стерегут, – упрямо замотала головой Зоэ. – Я в щелочку глянула, знаю.

– Дверь открыта, надо посильнее нажать. А ходят – да, всем важно понять: вдруг тебе плохо и нужна помощь?

Зоэ кивнула, дернула плечом – верю, стараюсь, но руку не отпущу. Задумалась и потянула запястье ближе.

– А как же тот черный, Борхэ? Он числится моим опекуном, только он совсем злой, ты не отдавай меня, ладно? Пожалуйста! – Зоэ заговорила быстрее и тише. – Он явился прошлой осенью, сказал, что друг дядюшке и выполняет его последнюю волю. Что у меня дар и надо ехать на остров Наяд, денег дал… Письмо показал. Ему поверили, а я что? Я и кричала, и сбежать пробовала, только он совсем не прост. Ты бойся его. Он убивает людей. Я видела, он совсем без души, режет – и улыбается.

Вывернув весь ворох ужасов, Зоэ задохнулась, побледнела и закусила губу. Пришлось вставать, искать рубаху, заматывать поверх штанов и одернутой рубахи широкий пояс, исключая возможность для всех подряд удивляться отсутствию пупка. Девочка бегала следом, помогала и не отпускала руку, как привязанная. Клятвенным заверениям, что злой Борхэ никогда не появится – не верила и пугалась все сильнее. Щеки бледнели, лицо вытягивалось, становилось совсем узким, болезненно-несчастным.