Он унаследовал от своего отца Абд аль-Рахмана III, андалусского халифа из династии Омейядов, долгое правление которого было мирным и роскошным, особенное увлечение книгами и страсть к библиотекам, каковые в нем еще больше развились. С самого детства он привык к тому, что специальные посланники объезжают весь известный мир на службе у его фантазии и прочесывают Каир, Дамаск или Багдад, дабы силой золота убедить мудрецов и почитаемых авторов отправлять первый экземпляр любого нового произведения в Кордову, еще даже до того, как их собственная страна об этом услышит. Пользуясь своими могуществом и состоянием он продолжал, чем дальше, тем больше, приобретать, заставлять переводить, классифицировать и архивировать, исполняя обязанности государственного мецената. Хакам, как немногие властелины, пользуясь очевидными удачами своей совершенно молодой династии, пытался при помощи страсти к книгам и культуры доказать, что Кордова лучше Багдада. Его отец присвоил себе халифский титул в ущерб династии Аббасидов, которых он и за людей-то не считал. Чтобы утвердиться, Абд аль-Рахман в течение тридцати лет отбирал треть государственного дохода на постройку в сельской местности административного и дворцового центра, обладающего, с нашей точки зрения, умеренным и трогательным изяществом, но современникам казавшегося экстравагантно роскошным. Отец хотел создать государство, сын — культурный центр.

Эти заботливо собранные книги были рационально организованы: на первой странице каждой стояло полное имя автора вместе с его происхождением, датой и местом рождения, а также названиями других его произведений; в каталоге при каждой книге приводилось ее описание и расположение. Вдоль стен длинного сводчатого зала и примыкающих к нему залов-хранилищ халиф повелел соорудить шкафы из тщательно отделанного дерева высотой в человеческий рост и длиной в три метра, со стеллажами сверху донизу, на которых расставлялись книги. На каждую ветвь знания приходилось по одному такому сооружению.

Однажды к аль-Хакаму пришли с жалобой от священников, которые постоянно требовали запретить алкоголь и другие развлечения. Он собирался ответить, что он готов обсудить это позже, но его главный казначей нашептал ему, что как раз с налогов на вино оплачивается по большей части новое крыло его библиотеки, так что он сказал «нет», и повелел имамам прекратить отвлекаться от молитвы на ничтожные просьбы.

В душистой тени этого «неподвижного халифата» жители Кордовы могли полистать и взять почитать тысячи небывалых книг: историю Египта и Магриба, произведения Шафи, сокращенное изложение Талмуда, медицинский трактат Диоскорида по-гречески, но и по-арабски тоже, речь Орозия против язычников на латыни и ее же в местном переводе, отрывки из Ветхого и Нового Заветов, описание путешествия в Европу, предпринятого аль-Туртуши, «Китаб аль-Агхани», обошедшуюся в тысячу динаров, — это только те произведения, которые, как мы сегодня уверены, там погибли. Библиотека Алькасара, поскольку большая часть библиотеки находилась не в Мединет аль-Захра, а во дворце в центре Кордовы, в западном крыле мечети, стала настоящим предприятием, в мастерских которого можно было освоить каллиграфию, грамматику, поэтическое искусство и переплетное дело. Исследователи обнаружили множество деталей: Ибн Хазм уверял, что он знал Талида, евнуха, занимавшегося исключительно составлением индексов — как покажет будущее, весьма эффективно; вот Лобна, «выдающийся секретарь», с бесчисленными предосторожностями ставит на полку «De materia medica», сплошь изукрашенную золотыми буквами, которую император Византии подарил вместе с трехъязычным монахом в качестве устного переводчика, а вот его коллега Фатима Старшая, уверенно и изящно обращающаяся с пером и настолько порядочная, что, как говорят, умерла девственницей.

Под шифром Ms 874 в мечети Каравийин в Фесе до наших дней дошел манускрипт, изготовленный в июне или июле 970 г. для Хакама и его дворца: этот список Мухтасара, по-видимому, единственный подлинный остаток легендарного собрания, считавшегося огромным. Содержимое его полок оценивается в 400000 «муджаладат», то есть хороших больших томов, поскольку это слово означает «кожаный переплет». Но даже если и меньше, во что не верит, например, Пьер Гишар, все вместе остается неправдоподобным: крупные европейские собрания того времени содержали в среднем около тысячи томов. Вот доказательство этого изобилия: опись кордовских книг, представлявшая собой простой список заглавий, занимала сорок четыре тетради по двадцать листов в каждой. Неожиданным образом этот документ был написан на бумаге, материале, конечно, не выдерживающем сравнения с кожей газели, но таком новом в те времена. Хотя тому еще нет формальных доказательств, вполне вероятно, что первая бумага в Европе была сделана в Кордове, определенно до Ятивы, и на несколько веков раньше, чем в Италии.

Благотворное влияние этого заведения было заметно в городе, переполненном книжными лавками, писчебумажными магазинами, букинистами и книголюбами. Там было не меньше ста семидесяти женщин, которые кормились своим пером, переписывая тексты. Кади Ибн Футаис содержал шестерых переписчиков и в то же время собирал шедевры каллиграфии в здании, вся внутренность которого была выкрашена в зеленый цвет, что, как он говорил, способствовало чтению; когда его лучшие друзья пытались одолжить у него книгу, он заказывал специально для них еще одну ее копию. Мечеть, унаследовавшая в 1011 г. часть его имущества, выставила библиотеку на аукцион и получила за нее не менее 40 000 динаров золотом. Просвещенный аль-Гафики хвастался, что у него самая значительная библиотека, после халифской, включающая полный экземпляр истории аль-Табари; она также была продана с аукциона в 1041 г. и принесла колоссальную выручку: до четверти миткаля за лист. Аверроэс, узнавший это, похоже, от своего деда, писал: «Когда в Севилье умирает ученый муж, его библиотеку отвозят в Кордову, чтобы там продать. Когда в Кордове уходит в мир иной певец или великий музыкант, принадлежности его искусства предлагают севильцам».

А потом в этой спокойной картине появился Ибн Абу Амир, которого называли аль-Мансуром, или Альмансором, ибо его слава простиралась по эту сторону Пиренеев.

Получивший столь же высокое образование, сколь незнатен был его род, этот изворотливый карьерист начал свою службу в судебной администрации и быстро стал управителем при сыне Суб. Ей он был нужен, чтобы обеспечить будущее наследника; он возьмет с них за эти услуги сторицею. Начались пересуды, но вскоре калиф выбрал Альмансора куратором по выморочному имуществу, кади Севильи и заведующим монетным двором. Он обильно черпал из государственной казны, дабы обеспечить свой роскошный образ жизни, и, когда его поймали с поличным, один из его политических союзников возместил расход в сокровищницу. Отношения, связывавшие интригана с его хозяином, были сложными. Тот относился к нему тогда более чем снисходительно: вот Альмансора сделали надзирателем над финансами и поручили поехать инспектировать использование средств, которые Хакам день за днем отправлял своим армиям в Магрибе, сдерживавшим берберов. Он справился с этим двусмысленным поручением к глубокому удовлетворению не только суверена, но и обвиняемых военных, которые стали его союзниками. Как раз в 976 г. умер халиф. Альмансор придушил нескольких визирей и других претендентов, чтобы поддержать Хишама II на троне, доставшемся ему по наследству. Поскольку тому было только одиннадцать лет и, как сказал Ибн Саид, он обладал «душой осла в человеческом обличье», его покровителю было несложно заточить его в глубинах дворца, вырыв даже вокруг большой ров, «дабы позволить ему посвятить себя благочестивым занятиям» и мало-помалу взять в свои руки всю полноту власти. Суб умерла в 999 г., от горя, что ее сын не правит. Альмансор шел за ее телом босиком и сам прочитал погребальную молитву.