Сердце Лиды так и сжалось при этих словах, причем она сама не знала, что поразило ее болезненней: словосочетание «возьмите своего Протасова» применительно к Авдотье Валерьяновне или претензии Модеста Филимоновича на поцелуи «новой родственницы», то есть ее самой, Лиды.

Впрочем, продолжение диалога заставило ее отвлечься от этих мыслей.

– Ты больно губу-то на новую родственницу не раскатывай, Модестушка, – бесцеремонно заявила Авдотья Валерьяновна, – неужто не видел, с каким норовом девка? Ежели ее не укротить, она и тебя с носом оставит, и меня.

– И вас оставит с носом? Неужто… неужто и она уже положила глаз на вашего любовника? – возмутился Модест Филимонович.

– Можно сказать, что она на него оба глаза положила, – сокрушенно вздохнула Авдотья Валерьяновна. – Но хуже всего, что Иона, этот старый дурень, на все готов, чтобы их свести!

«Так господин Протасов любовник тетушки?! – словно бы взрыдало Лидино сердце. – Ах они греховодники, бесстыдники, предатели! Оба!.. Но раз так, пускай Авдотья Валерьяновна и впрямь берет его себе и хоть в самом деле съест всего, и даже косточки обглодает! Мне он не нужен! Буду счастлива не видеть его больше никогда! Презираю его от всего сердца и от всей души!»

При этом она почувствовала себя отчаянно несчастной именно оттого, что может больше не увидеть столь сильно презираемого ею господина Протасова.

– Так что тебе, Модест, мешкать не следует, – наставительно произнесла между тем Авдотья Валерьяновна. – Нынче же ночью надлежит тебе добраться до этой девки и возобладать над ней. Тогда ей придется идти с тобой под венец, желает она этого сейчас или нет. И все ее приданое твоим будет, а значит, ты и тантиньку свою любящую не забудешь! Я поначалу огорчилась, что Иона ее в мезонин переселил, а теперь вижу, что старый дурень сам себя перехитрил: наша спальня далеко, там не услышать, даже если она кричать начнет.

– А почему бы ей начать кричать? – самодовольно вопросил Модест. – Чай, обучен я любовным премудростям!

– Ну мало ли, – с туманным выражением пробормотала Авдотья Валерьяновна. – Из скромности…

«Ах вы мерзкие! Отвратительные! Да как вы смеете?!» – чуть не завопила Лида, но вовремя прикусила язык.

Мысль о том, что по какой-то несчастной прихоти судьбы ей придется вдруг оказаться в объятиях Модеста Филимоновича, наполняла ее такой же гадливостью, какую испытывает человек, если на него, к примеру, вдруг сваливается сороконожка или еще какая-нибудь мерзопакостная ползучая тварь.

Лида вспомнила, до чего же ей было не по себе остаться в обществе Авдотьи Валерьяновны и ее племянничка, когда Иона Петрович в разгар ужина, еще до того, как подали сладкое, с помощью Касьяна поднялся со своего места и вышел, объяснив, что вспомнил о каком-то неотложном деле. Он вернулся через каких-то четверть часа, однако они показались Лиде вечностью, потому что Модест Филимонович во что бы то ни стало хотел осуществить свое намерение выпить с ней на брудершафт, и Лиде пришлось пригрозить, что она уйдет немедленно, если только Модест Филимонович к ней приблизится. Причем Авдотья Валерьяновна крайне забавлялась ее возмущением, явно принимая ее за глупое жеманство. Словом, Лида вздохнула с облегчением, только когда вернулся дядюшка, правда, в сопровождении не Касьяна, а какого-то другого лакея, который и прислуживал за столом до конца ужина. Впрочем, похоже, на это никто не обратил внимания, кроме Лиды: и Авдотья Валерьяновна, и Модест Филимонович были уже в порядочном подпитии, она смотрела только в тарелку и на племянника, а он – только в тарелку и на Лиду.

И вот теперь этот отвратительный Лиде человек строит планы, как будет обладать ею, и даже не по любви, что было бы хоть как-то извинительно, а для того, чтобы завладеть ее деньгами?! Гнусность, эдакая же гнусность!

Не бывать тому! Не бывать!

– Ладно, пошла я скучать в супружескую постель, – уныло зевнула в эту минуту Авдотья Валерьяновна и скатилась с оттоманки. – Ах, кабы не нужно было твое будущее устраивать, ни за что бы я тебя, Модестушка мой, не покинула!

– Что, изменили бы обожаемому своему господину Протасову? – самодовольно хихикнул Модест.

– Неужто мне впервой? – порочно промурлыкала Авдотья Валерьяновна, а потом Лида услышала звук закрывающейся двери, что означало: тетушка оставила любимого племянничка в покое.

Несколько мгновений Лида находилась в оцепенении, ибо те бездны преисподние порока и разврата, кои открывались ей в этом доме, были ее невинной душе непостижимы и уму ее девичьему казались немыслимыми. Ей было только бесконечно жаль Иону Петровича, принужденного с утра до вечера и с вечера до утра вдыхать тлетворные миазмы той гнусной плесени, которая захватила его дом волею его же собственной жены. Противно было также думать, что Василий Дмитриевич Протасов, который произвел на девушку столь огромное впечатление, этими гнусными миазмами уже отравлен и даже находит в обонянии их немалое удовольствие. И в то же время Лида чувствовала огромную благодарность дядюшке за то, что он в самом деле спас ее от ночного визита Модеста Филимоновича. Ведь если бы она не подслушала этот мерзкий разговор, она могла бы оставить дверь в свою комнату открытой – просто потому, что отроду не имела привычки запираться на ночь! Ну вот не было у нее такой надобности в родительском доме! А значит, она оказалась бы беззащитна перед мерзкой похотью Модеста Филимоновича…

Лиде сделалось до дрожи страшно при мысли о том, в какой ужасный грех она была бы ввергнута против своей воли. У нее даже руки тряслись, пока она скрывала тайник, благодаря которому оказалась извещена о грядущей угрозе.

Потом девушка кинулась к двери, чтобы запереть ее, да так и ахнула, обнаружив, что в замке нет ключа. А между тем ключ был, был, Лида знала это доподлинно! Ведь, помня о предупреждении дядюшки, первое, что она сделала, войдя в комнату, это убедилась, что ключ торчит в скважине со стороны комнаты. Но потом… потом Феоктиста какие-то секунды топталась у двери, заговаривая Лиде зубы болтовней о все еще не вернувшемся Степане… И вот ключ пропал! Неужели его стащила Феоктиста? А Лида-то по глупости и наивности решила, что горничная переменила свое с ней обращение! Нет, получается, что Феоктиста по-прежнему оставалась верной исполнительницей приказов своей госпожи, а уж Авдотья Валерьяновна, даром что вроде бы напилась до чертиков, вовсе не помрачилась от этого умом, а сохранила ясность рассудка и изощренность своей коварной души – благодаря, конечно, привычке к возлияниям, которые любого, более слабого человека, свалили бы с ног неминуемо!

Внезапно до Лиды долетел какой-то шум, и все ее напрягшееся тело так и задрожало.

Что это?.. Неужели стукнула внизу дверь? Неужели кто-то неторопливо, стараясь ступать как можно тише, поднимается по скрипучим, пляшущим ступенькам? И Лида знает, кто это…

Модест Филимонович отправился осуществлять свой и своей «тантиньки» гнусный замысел!

Боже мой, боже мой, что же делать?!

Спрятаться в комнате решительно негде. В обширном гардеробе и под кроватью Лида будет обнаружена в две или три минуты. Поднять крик, когда на пороге появится Модест Филимонович? Но ведь позору, позору-то всяко не оберешься: в комнате молодой девушки ночью появился мужчина! Можно вообразить, какую окраску придаст этому пассажу Авдотья Валерьяновна… Начнет снова вопить о разврате, о полюбовниках… Конечно, дядюшка поверит, что Лида тут совершенно ни при чем, не зря же он предупреждал ее о том, что от Модеста можно ждать чего угодно, но даже у него возникнет вопрос: что же ты, душа моя, не заперла дверь своей комнаты? Ведь была предупреждена – отчего не вняла предупреждению?.. Лида может сколько угодно твердить о том, что ключ стащила Феоктиста, да кто поверит, если на защиту своей горничной встанет ее госпожа? К тому же вполне возможно, что ключ вовсе не украден, а припрятан где-нибудь здесь же, чтобы быть предъявленным в том случае, если Лида начнет кого-то обвинять в его краже.