заключительном слове А.И. Стражев уточнил свою позицию по программам. Он высказался против введения в программы специальных вопросов по истории и происхождению религии. «Я указал на то, что эти вопросы в достаточной мере могут вытекать из того программного материала, который имеется». В связи с этим Стражев отметил, что религиозный вопрос не сводится к аксиоме, а к целому ряду общественных отношений[196].

Для участников дискуссии был важен и вопрос о том, на кого, прежде всего, ляжет обязанность антирелигиозного воспитания в школе: на преподавателя обществоведения или на преподавателя естествознания? Обществовед Степанов считал, что эту работу должны проводить и те и другие, но задавался вопросом: «Подготовлены ли у нас естественники к антирелигиозной пропаганде?» И отвечал: «К сожалению, наши естественники не имеют основательного базиса для проведения антирелигиозной пропаганды. Кроме того, наши естественники в большинстве случаев люди верующие»[197].

Сами преподаватели естествознания придерживались различных позиций по вопросу атеистического воспитания в школе. Ф.Ф. Дучинский на совещании преподавателей естествознания 2 марта 1928 г. заявил, что они не должны вести словесную антирелигиозную пропаганду. «Всякая же словесная пропаганда, – настаивал он, – со стороны естественника не будет достигать цели. Если для обществоведа является допустимой словесная антирелигиозная пропаганда, то у него нет такого сильного орудия, как исследовательская проработка биологических явлений»[198].

К.П. Ягодовский, выступая на том же совещании с докладом «Эволюционное учение и программа трудовой школы», отметил, что вопрос веры и неверия заостряется в трех случаях: «Когда начинается речь о происхождении мира… о происхождении окружающей природы и… когда начинается речь о происхождении человека. Подростка эти вопросы мучают, волнуют… Когда эти вопросы возникают – для подростка начинается трагедия»[199]. И.И. Полянский, являясь сторонником подробного изучения в школе эволюционной теории (так же, как и К.П. Ягодовский), высказал мысль о том, что «если …хотим привить марксистское мировоззрение… должны пропитать весь уклад нашей школьной жизни соответствующими тенденциями, в том числе и эволюционной теорией»[200].

С.И. Фрейдин, делая доклад «Задачи антирелигиозной работы в школе преподавателя-естественника» на первом Северокавказском краевом съезде преподавателей естествознания, химии и физики (проходил 12–18 апреля 1928 г. в Ростове-на-Дону) констатировал, что «преподаватель часто ограничивается “безрелигиозным” сообщением фактов, не останавливаясь на “антирелигиозных”, вытекающих из его науки, практических выводах». «Антирелигиозная работа естественника в школе должна идти по линии учебной и воспитательной», – считал Фрейдин. При этом антирелигиозная пропаганда не должна составлять особого “учебного предмета” с выделением специальных часов на нее. Вместе с тем, «антирелигиозная работа в школе должна иметь систематически-плановый характер, без излишней крикливости и шумихи…»[201]. В резолюции съезд указал на необходимость включения в воспитательную работу школы антирелигиозного воспитания[202].

Дискуссия об антирелигиозном воспитании в школе совпала по времени с выяснением отношений московских и ленинградских естественников. Москвичи (Б.В. Всесвятский, Ф.Ф. Дучинский и др.) настаивали на производственном принципе в естествознании, т. е. направленном на актуальные задачи социалистического строительства, на современность. Ленинградцы, представлявшие Общество распространения естественно-исторического образования (ОРЕО), в которое входили Б.Е. Райков, К.П. Ягодовский и др., отстаивали эволюционный принцип в естествознании, т. е. более глубокое изучение эволюционной теории в школе.

21 декабря 1928 г. «Учительская газета» опубликовала открытое письмо московских естествоведов правлению ОРЕО. В этом письме Б.Е. Райкова и других ленинградцев обвиняли в отсутствии четкой классовой линии и требовали их отношения к платформе редакции журнала «Естествознание в трудовой школе», опубликованной рядом с обращением – открытым письмом. «Школьное естествознание, – говорилось в платформе, – должно превратиться из предмета, воспитывающего пассивного созерцателя, в кусок доподлинного действия школы на фронте классовой борьбы и строительства. Одной из важнейших очередных задач в этой борьбе, в частности, является активное антирелигиозное воспитание, не достигаемое одним только преподаванием положительных знаний»[203].

16 января 1929 г. был опубликован ответ Б.Е. Райкова, в котором содержалась поддержка москвичей в мировоззренческом аспекте. «Сильной стороной платформы, – писал Б.Е. Райков, – является ее упор в сторону мировоззренческую, которую мы, ленинградцы, всегда выдвигали на первый план. В первом же пункте программы говорится, что школьное естествознание должно воспитывать материалистов, притом материалистов “воинствующих”, т. е. активных. Этот взгляд я вполне разделяю. И, конечно, грош цена тому материализму, который не переходит в поступки, не “претворяется в миродействие”, как удачно сказано в платформе»[204].

В Наркомпросе РСФСР, практически руководившем учебно-воспитательной работой школы, все еще не было однозначного отношения к антирелигиозному воспитанию в школе. Многие высококвалифицированные профессионалы Наркомпроса, отдавшие много сил на разработку и внедрение в практику первых стабильных учебных программ 1927 г., считали, что современная школа, начавшая работать по этим программам, вполне способствует формированию у детей и подростков атеистического мировоззрения. Никакой специальной антирелигиозной кампании в ней не требуется. Однако в самой педагогике еще не было единства по обсуждаемому вопросу.

Первая опытная станция Наркомпроса, возглавлявшаяся С.Т. Шацким, известным своими теоретическими работами еще с дореволюционных времен, в начале 1928 г. подготовила методическую разработку «Организация детей в сельской школе I ступени». В ней в качестве примера того, что «словесность всегда является спутницей неясности», приводилась история антирелигиозного вопроса, «уже прошедшая стадию словесного антирелигиозного потока и вошедшая в русло деловитого и научного подкопа, проникающего во все стороны школьного быта»[205]. В документе подчеркивалось безрелигиозное состояние школы.

В предисловии к задуманному работниками опытной станции Наркомпроса сборнику по вопросам антирелигиозного воспитания учащихся С.Т. Шацкий писал: «Программа ГУСа не говорит о религии – она говорит о жизни. В жизни же в зависимости от среды религия занимает то или другое место: в рабочей – меньшее, в крестьянской – большее. Следовательно, объем, содержание и метод борьбы с нею определяются именно характером среды: в примитивной деревне – один подход, в сравнительно культурной – другой, а в рабочей, почти безрелигиозной среде, пожалуй, никакого подхода не нужно»[206]. Таким образом, С.Т. Шацкий считал программы ГУСа 1927 г. вполне приспособленными к ведению антирелигиозной работы в школе.

Другой педагог-теоретик, А.П. Пинкевич (из меньшевиков, участвовавший в работе Временного правительства по реформе школы), в рабочей книге для педагогических техникумов «Основы советской педагогики» предварял главу «Антирелигиозное просвещение» следующими словами: «На место прежней, относительно пассивной политики арелигиозного просвещения должна быть поставлена политика антирелигиозного просвещения»[207]. В тексте главы Пинкевич уточнил свою мысль. За первым периодом арелигиозного воспитания, когда «школа чрезвычайно осторожно подходит к вопросу о Божестве и религии… должен последовать период второй, когда на первый план выдвигается антирелигиозное (т. е. противорелигиозное) просвещение. В огромном большинстве районов СССР (конечно, не во всех) почва настолько подготовлена, что от арелигиозного просвещения можно перейти уже к боевому, антирелигиозному». Однако, по Пинкевичу, это не означает, что арелигиозное просвещение отпадает, оно дополняется