Вопросы, поставленные Вольтером[177] и вызвавшие к жизни известное сочинение Фокеродта «Considérations sur l’état de la Russie sous Pierre le Grand»[178], отчетливо знакомят нас с тем, как понимал будущий историк Петра Великого свою задачу. Вольтер, нарисовавший в своей «Histoire de Charles XII roi de Suède» портрет шведского короля, теперь замышляет дать целую картину, и хотя в этой картине фигуре русского царя отводилось первенствующее место, все же в основу положена не личность Петра, а его творение, результаты его деятельности. Вольтер хочет знать: что нового внес Петр Великий в церковную жизнь, в управление? Чем полезным ознаменовалась его деятельность в сфере военной, торговой? Как она отразилась на путях сообщений, на созидании новых городов, крепостей, на территориальном расширении пределов России путем мирной колонизации отдаленных стран? В какой мере Россия обязана царю успехами своего просвещения? Насколько его реформы изменили склад понятий русского народа, привычки, внешнюю обстановку жизни? Отразились ли эти реформы на увеличении народонаселения? Не довольствуясь общими вопросами, Вольтер просит цифр: ему надо установить количество народонаселения, духовенства в частности; выяснить размеры финансовых средств России.

Приступая к новой работе и, естественно, по аналогии, сопоставляя ее с прежней, Вольтер почувствовал, что именно аналогии-то в данном случае и не может быть места. Метеором появившись на исторической сцене, шумно прогремев по всей Европе, Карл XII таким же метеором бесследно исчез, не оставив после себя ничего кроме воспоминаний. Новый Баярд, без страха и упрека, он вызвал восторг и удивление блестящим фейерверком своих деяний, на минуту приковал к себе внимание современников; но что же положительного, осязательного дал он своим царствованием?…[179] Понятно, почему «Histoire de Charles XII» сложилась в форме биографии. Иначе сложится работа о русском царе. Недаром ей будет дано название «История России при Петре Великом».

В записке Фокеродта Фридрих нашел указания[180], которые в корне изменили его взгляд на Петра. Ему теперь стало казаться, что только исключительное стечение благоприятных обстоятельств да невежество иностранцев сделали из царя героическую личность, каковой в действительности он никогда не был. Игрушка прихотей, достаточно, впрочем, неожиданных, чтобы придать им внешний блеск и ослепить глаза, Петр, в новом освещении Фридриха, оказывался совсем не тем всеобъемлющим и всепроникающим умом, каким рисовался он ему до сих пор, а сплошным сочетанием всевозможных недостатков человеческой натуры, при очень малом запасе положительных качеств. Из бестрепетного воина, незнакомого с чувством страха, Фридрих превратил героя Полтавы в подлого труса, теряющегося в минуту опасности, бессильного на поле брани, жестокого и беспощадного деспота, в предмет ненависти своих подданных. В такой обрисовке Петр, конечно, не мог рассчитывать на то, чтобы его трудолюбие, технические знания, любознательность и готовность ради ее удовлетворения идти на всевозможные жертвы – черты, которые прусский кронпринц еще готов признать за ним, – чтобы эти немногие положительные стороны в силах были затушевать и скрасить его недостатки[181].

Вольтер оказался гораздо устойчивее в своих взглядах. Фокеродт его не переубедил[182]. Контрасты и противоречия, наложившие столь темные пятна на положительные и выдающиеся черты в деятельности и характере Петра, не удивляют Вольтера: важно то, что царь сам сознавал свои недостатки и старался освободиться от них. Конечно, это варвар – но он творил новых людей. Варвар, он обладал, однако, таким источником силы, что не убоялся вступить в борьбу с укоренившимися воззрениями целого народа, пойти против самой природы. Сжигаемый жаждой познания, он бросил свою империю и поехал учиться в Европу. Он основал новые города, соединил каналами моря, выучил морскому делу народ, не имевший о нем ни малейшего понятия; старался привить общественность людям, совершенно чуждым понятия общественности[183], – все это, по мнению Вольтера, такие великие культурные достоинства, что их никак не следует забывать при оценке русского государя. Недочетов у царя было немало, и достаточно крупных; но не покрываются ли они тем духом творчества, какой сказывается в его работе, теми грандиозными планами, которые были всецело направлены ко благу родины и в значительной степени осуществлены?[184] Пороки и жестокость Петра, конечно, достойны всякого порицания; но разве убийство Клита мешает преклоняться перед Александром Македонским? Разве последний перестал быть для нас великим мстителем за Грецию, победителем Дария, любителем духовного просвещения, основателем Александрии и других городов, ставших центром всемирного общения? Разве мы не считаем его и теперь самым благородным, самым великодушным из людей?… Конечно, по храбрости и личной отваге русский царь не выдержит сравнения с Карлом XII; а все же, даже и с меньшим запасом их, Петр не боялся опасностей, смело вступил с врагом в бой, видел вокруг себя смерть и лично одержал победу над самым отважным воином, какого мы не знали[185].

Не трудно видеть, что в своей оценке Фридрих и Вольтер выходят из двух совершенно различных положений, и нельзя не признать, что французский историк гораздо шире взглянул на вопрос и, несомненно, гораздо глубже затронул его, чем будущий создатель Великой Пруссии. Фридрих стоял на точке зрения исключительно моральной: «порок» заслонил для него «добродетель»; по мнению принца, варвару, лишенному великодушия и гуманных принципов, не создать ничего великого и достойного уважения[186]. Этим легко объясняется и поворот во взглядах Фридриха: новые факты о неморальных поступках царя должны были неизбежно изменить прежнюю оценку. Не то Вольтер. Единичный факт сам по себе еще не много говорит ему. Он связывает его с другими фактами, ищет ему объяснения. Историческая личность для него есть нечто целое, неделимое, и судить о ней следует по конечным результатам ее деятельности. Отсюда и бо́льшая устойчивость во взглядах Вольтера на Петра. Новые факты, привнесенные Фокеродтом, могли поразить, заставить призадуматься, но сами по себе разве они изменяли то, что уже было сделано и достигнуто русским царем и уже служило на пользу человечества?

В Петре Вольтеру ценно не только то хорошее и великое, что он сделал, но и то, что он лишь намеревался сделать[187]. В духе времени, Вольтер видел в истории поучение грядущим поколениям и не мог игнорировать побуждения Петра. Историк должен радоваться возможности указать на положительные примеры, рассказы же о порочных деяниях и ужасах, совершенных королями, заслуживают одного – забвения. Напоминать о них значит только давать потачку дурным инстинктам. Станет ли римский папа церемониться с ядом и подлогами, зная, что Александр VI Борджиа собственно ими только и держался на престоле? …[188].

Этот парадокс до известной степени объясняет нам, почему