кризиса может стать прекращение США блокирования там мирного процесса, а Израилем — политики апартеида в отношении палестинцев.

Решение палестинской проблемы лишило бы исламистскую идеологию образа главного врага — монолитного Запада, безоговорочного союзника радикального сионизма. Вообще, следствием подъема исламизма может стать не столько «столкновение цивилизаций», сколько укрепление сетей организованной преступности и — одновременно — крупных деловых сетей глобализированного капитализма. «Совокупность современных исламистских течений часто воспроизводит три этапа одной и той же эволюции: этап вооруженных группировок, превращающихся в мафиозные сети, которые, в свою очередь, стремятся рано или поздно реконвертироваться в респектабельном деловом мире. "Священная война", определенно, разрешима в условиях глобализированного капитализма» (с. 341).

Следуя правилам партизанской войны, «афганцы» гибко меняют тактику, сообразуясь с разными условиями. Например, в крупнейшей мусульманской стране мира — Индонезии — они установили контроль над рядом социальных движений. Тем самым там возник «исламизм власти», с которым правящему политическому слою приходится считаться. С 80‑х годов, пользуясь терпимостью властей, Саудовская Аравия развернула в Индонезии прозелитическую деятельность, давшую немалые плоды. К 90‑м годам набрала силу реисламизация политической жизни. Видя крепнущий исламизм, политический класс все больше стремится к «исламизации сверху», беря пример с соседа — Малайзии.

В этой стране государство проводит официальную дискриминацию немусульман (составляющих 50% населения). Влияние находящегося у власти в Малайзии исламизма на мусульманские общины региона обусловлено тем, что страна добилась исключительных экономических успехов (с 1990 г. она имеет самые высокие темпы роста в развивающемся мире) (с. 350). Уверенность в экономических силах страны позволила ее премьер-министру М. Мухаммаду обвинить Запад в использовании ООН в качестве инструмента укрепления своего господства, а причиной 35%‑ной девальвации ринггита назвать «еврейский заговор». К такой позиции с большим сочувствием относится Саудовская Аравия. Из малайзийского эльдорадо получают средства многие исламистские организации, например филиппинские.

На Филиппинах продолжается гражданская война: мусульмане юга требуют независимости. Среди их организаций — «Исламский фронт освобождения моро» и экстремистская группа «Абу Саяф», ведущая «священную войну» за создание исламского государства (лидер — А. А. Джанджалани; около 1 тыс. боевиков, среди них прошедшие лагеря талибов). По сведениям таиландской разведки, группировку финансирует бин Ладин через своего зятя М. Дж. Халифа. Другой источник средств исламистов — наркоторговля.

Вся филиппинская наркоторговля приносит, по некоторым данным, 70 млрд. франков в год, что составляет половину государственного бюджета страны (с. 356). «Уже на протяжении нескольких лет религиозная компонента ведущейся "Абу Саяфом" борьбы растворяется в деятельности, более близкой к широкомасштабному бандитизму, нежели революционному исламизму. Сформированные "священной войной", "новые афганцы" часто кончают в качестве наемников традиционных кругов организованной преступности. некоторые находят в религиозном алиби хорошее средство легитимации своей основной деятельности, представляющей собой просто-напросто бандитизм» (с. 356).

Филиппины — лишь одна из многих точек, связанных между собой «нарко-исламистскими» потоками. Другая точка — Мадагаскар. Благодаря наркоторговле здесь и на Реюньоне возникла «преступная элита» из шиитской общины ходжа, находящейся в стадии «предкартелизации». Это напоминает Колумбию 70‑х годов и Мексику 80‑х годов. Мадагаскар не только сам производит коноплю, но и играет роль перевалочного пункта для трех маршрутов переправки талибских и филиппинских наркотиков в Европу и Африку.

Еще одной страной, где происходит приватизация исламистской деятельности, растворяющейся в организованной преступности, является ЮАР. Уровень преступности в этой стране в шесть раз выше, чем в США, и в пять раз выше, чем в России. Безработица охватывает 33% населения. На одного полицейского приходится 10 сотрудников частных служб безопасности (с. 361). ЮАР — важная база международной наркоторговли. В годы апартеида полиция не занималась негритянскими бандами, поскольку их деятельность не затрагивала напрямую белое население. В результате в одной только Капской провинции сейчас насчитывается сотня банд на племенной основе, объединяющих до 100 тыс. человек (с. 362). Чтобы противостоять «картелизации» преступности в условиях нерешительного поведения властей, местные шиитские общины создали отряды самообороны. Однако, начав со «священной войны» против наркодельцов, к концу 90‑х годов шииты стали наносить удары и по государственным структурам. Более того, в настоящее время они перешли к налаживанию контактов с «наркоисламистами» — суннитами.

Похожая ситуация сложилась в Нигере. Созданные здесь государством в 1992 г. Комитеты бдительности Тассары задумывались как вспомогательные ополчения для борьбы с повстанческой активностью туарегов. Однако очень скоро эти хорошо вооруженные группировки превратились в мафиозные структуры. Пользуясь тяжелой социальноэкономической ситуацией и неспособностью государства выполнять свои обязанности, многие государственные функции взяли на себя представительства «Братьев-мусульман». Этим они завоевали популярность среди беднейших слоев населения.

Ярким примером сращивания религиозного фанатизма с бандитизмом служит Алжир. Самопровозглашенные эмиры исламистов занимаются там грабежом, рэкетом и захватом земель и в глазах обездоленной части населения воплощают социальный успех. Силы безопасности сосредоточивают усилия на защите нефтяных и газовых предприятий и импорт-экспортного сектора и оставляют сельскую местность на попечение групп самозащиты, которые также начинают преследовать собственные цели. По словам Л. Мартинеса, «эмиры» вооруженных банд стремятся скорее изменить в свою пользу социальные отношения на подконтрольных им территориях, чем вести до победного конца борьбу с режимом, чтобы заменить его исламским государством» (с. 367). В этом их отличие от классических освободительных движений, цель которых — политические изменения в масштабе нации. «Параллелизм между приватизацией насилия и приватизацией экономики — если не вообще их взаимоналожение — становится практическим принципом. Таким образом, и без всякой религиозной конечной цели "джихад" превращается в высшей степени доходную деятельность. Он становится восприимчивым ко всякого рода "мафиозным отклонениям" и в конце концов вырождается в чистый бандитизм. Во многих случаях исламистская идеология работает как превосходная машина по обелению бандитизма во всех его формах» (с. 58).

Недавно у исламизма появилась совершенно новая база в Латинской Америке — «Исламо-латиноамериканский треугольник»; это территория на стыке границ Аргентины, Бразилии и Парагвая. Нелегальной торговле здесь способствуют близость водопада Игуасу, который посещают более 40 тыс. туристов в год (что затрудняет контроль властей за прибывающими), и сильная пересеченность местности водными потоками. Поэтому парагвайский город Сьюдад-дель-Эсте — латиноамериканская столица подделки и контрабанды оружия и взрывчатки. Через исламо-латиноамериканский треугольник, который служит штаб-квартирой не только латиноамериканских, но и китайских и ближневосточных мафий, проходит 80% колумбийского кокаина (с. 370).

Экономическая и финансовая глобализация способствует взаимопроникновению преступных и легальных структур. В качестве примера Лабевьер приводит визит бывшего премьер-министра Ливана Р. Харири в парагвайский город Сьюдад-дель-Эсте в 1997 г. по приглашению арабской общины. Среди сопровождавших его людей спецслужбы заметили близкого сотрудника бин Ладина. Это свидетельствует о том, что даже легальная деловая деятельность (Р. Харири — крупный бизнесмен) соприкасается с функционированием исламистских мафий, поскольку посредники в обеих областях — нередко одни и те же люди.