Я перла на него, как танк. В конце концов, кроме меня и Елизаветы, никто ничего не знает, а если служанка проболталась, тем хуже для нее, выберусь отсюда — убью! Только бы сама Елизавета не созналась с перепугу. А даже если и сознается, я буду твердо стоять на своем: выкидыш был у меня, а Елизавета меня выгораживает ценой собственного позора! Да, вот такая она благородная…

И наконец, он раскололся:

— Это лорд Сеймур заявил о беременности леди Елизаветы и своем намерении на ней жениться.

Кажется, мой хохот поднял на крыло всех воронов Тауэра. Еще пара допросов, и вороны либо в гневе покинут пределы тюрьмы, либо вовсе перемрут с перепугу. Вот теперь я точно знала, кого убью, выйдя из Тауэра! Нет, я его сначала кастрирую, а потом буду душить долго и с удовольствием, наблюдая, как вывалится язык, произнесший такое. И никто меня, как бульдога от жертвы, от горла этого гада оторвать не сможет.

— Лорд Сеймур, конечно, мужчина видный, — чуть не ляпнула «клевый», — но с таким же успехом он мог заявлять, что обрюхатил королеву Франции, находясь при этом в Лондоне! За одно такое оскорбление сестры короля его следовало бы казнить!

— Его и так казнят… — пробурчал следователь. И вдруг вскинул на меня глаза: — У вас, леди, действительно был выкидыш?

О, леди назвал, уже легче… Мои глаза нагло уставились в его:

— Проверять будем?

Следователь почти замахал руками:

— Что вы, что вы! Я верю!

Попробовал бы не поверить! Он даже не знает, чего избежал таким поспешным согласием, потому что иначе я заставила бы его под диктовку подробно записывать показания о том, как это происходило. О! Какие бы ему пришлось выслушать подробности! Никакой краски на роже не хватило.

И хотя он лишил меня возможности поиздеваться, я все равно была довольна, никому еще не нравился процесс допроса, а мой, как я поняла, подошел к концу, продлевать ни к чему, поиздеваться я еще успею. Но один вопрос я все же задала:

— За что казнят лорда Сеймура?

— Он попытался захватить короля… кроме того, присвоил обманом много денег… там хватит преступлений.

Уже выходя из комнаты, чтобы отправиться в свою камеру, я неожиданно поинтересовалась:

— Кто про выкидыш-то сказал?

— Повариха видела, как выносили…

Ах ты ж дрянь! Вот какое ей дело, а? Но, с другой стороны, хорошо, что это не помогавшая мне служанка. Всегда приятно убедиться, что люди не такие сволочи, как ты о них думала.

Теперь оставалось уповать на благоразумие Елизаветы, если она не испугается и будет все отрицать, то выйдет из этой переделки живой сама и вытащит (я на это очень надеялась!) меня. Гнить в Тауэре вовсе не хотелось.

Повитуха ковыляла по дороге, торопясь скорее уйти из Хэтфорда, ей хорошо заплатили и давно ждали в другом месте. Когда в Хэтфорде она сделала свое дело и собралась уходить, был задан вопрос «куда?». Старуха хмыкнула, подняв глаза на спрашивавшего:

— Много есть женщин и пока не родившихся младенцев, которым нужна моя помощь…

Мужчина смутился:

— Конечно, конечно.

Ее отпустили без возражений.

Почти сразу за воротами она свернула в лес и заковыляла по лесной дороге, видно, не привыкать, но, убедившись, что за ней никого нет, снова свернула и уже через четверть часа была в собственной избушке.

Из кустов ей навстречу вышел мужчина, осторожно оглянулся:

— Никого нет?

— Нет, они поверили сразу.

— Как там?

— Там все в порядке, как ты и сказал. Не бойся, там все в порядке… И принцессу я успокоила. Она будет королевой, несмотря на происки этих папистов! У… ненавижу!

В руку старухи перекочевал кошелек с монетами, и человек исчез. Повитуха деловито спрятала кошелек под убогим крылечком, отряхнулась и, закрыв дверь избушки на большую щеколду, поспешила в другую сторону — видно, действительно помогать кому-то родиться на свет.

Никто не слышал, как она бормотала:

— Надо же как заштопано… не придерешься… Кто бы это мог сделать?

Во время следующего допроса Тиррит снова задавал неприятные вопросы:

— Почему по пути в Чешант вы так задержались в таверне? Разве пристало принцессе жить в столь убогом месте?

Елизавета разозлилась:

— Я болела! И не моя вина, что болезнь застала в убогой таверне, а не в Уайт-холле!

Он ждал такого ответа и осторожно осведомился:

— Чем вы были больны?

Хотелось крикнуть: долго вы меня еще будете мучить?! Но она сдержалась, лишь пожала плечами:

— У меня была лихорадка, из-за которой пришлось уехать из Челси.

— А у вашей воспитательницы миссис Эшли, у нее что было?

— Что вы имеете в виду?

И тут Тиррит допустил свою главную ошибку, он раскрыл карты:

— Миссис Эшли сказала, что у нее в таверне случился выкидыш. Это правда?

Кэт взяла все на себя! Когда их выдали, Кэтрин сказала, что это у нее выкидыш! Кэтрин спасла ее!

Елизавета, с трудом глотнув, помотала головой:

— Спросите об этом у самой Кэтрин Эшли, я не выдаю чужих секретов.

— У вас не было связи с лордом Сеймуром?

— Я встречалась с ним на виду у королевы и своих придворных. Если это связь, то была. Но таковая у меня была со всем остальным двором. Вы это хотели от меня услышать? Мне тоже вменят в вину толпу любовников, при том что вы уже знаете о моей невинности?! Побойтесь Бога, если вы в него веруете!

Она просто встала и отправилась прочь. Кэтрин пожертвовала своей репутацией, чтобы спасти ее, — сейчас это было главным. Ее спасительница в Тауэре, потому надо выжить и вытащить Кэтрин оттуда.

Тиррит не остановил.

Когда открылась дверь в мою камеру, я откровенно пожалела, что не продлила задушевную беседу со следователем. На нас пахнуло таким спертым воздухом и вонью, что даже голова закружилась. В комнате, где шел допрос, дышалось куда легче, там не было зловонного ведра, зато было открыто окно и с улицы тянуло свежим ветром.

Было неимоверное ощущение грязных рук, очень хотелось вымыть их и умыться, но никаких признаков не то что раковины, но и любой бадейки с водой не наблюдалось. Зато в ведре, видно, осталось содержимое от прежнего сидельца. Амбре неимоверное, узкая прорезь под потолком, в которую с трудом пробивался сумеречный свет, не спасала.

Недолго думая, я заколотила пяткой в дверь. Громыхать пришлось долго, приведший меня охранник успел смыться, конечно, кому понравится дышать этой вонью! Ему противно, а мне, значит, сойдет? Ну уж нет!

— Чего вам?