комендант Выборга разрешил бить всех, кто издали похож на коммуниста и не умеет считать до десяти на языке Суоми. Никто не понял, почему взяли Босовых – революционного артиста Теодора не видели в городе много лет, никаких связей у Галины и Милочки с красноармейцами, упаси Боже, не было. Настораживает, что в тот ужасный день самодура велела к завтраку подать шампанское – Пяйве выпил бутылку и заснул. Наверно, она держала нос по ветру, быстренько наговорила кому надо на «русских актёрок», чтобы от них избавиться, а мужа на время выключила, чтобы не вмешивался в ход истории человечества. Это, конечно, всего лишь наши досужие домыслы, но если дело действительно обстояло так, то не будем спешить осуждать самодуру. Во-первых, её можно понять – кому приятно делить супруга с любовницей? Во-вторых, она, скорее всего, не думала, что женщин будут убивать, надеялась, что их просто отвезут на вокзал, посадят в уютное купе и вышлют с чаем и баранками в Петроград.

Во второй половине дня под окном раздался выстрел, Пяйве проснулся и пошёл на улицу проверить – что там, хотя самодура хваталась за его пальто и орала как резаная. Город был оцеплен, по мосту вели людей, среди них были мужчины, женщины, гимназисты и зачем-то актрисы Босовы. За странным шествием следил старинный друг и собутыльник Пяйве Матте Пайккала из Охранного корпуса, он сидел на пегой лошадке. Пяйве очень старался обратить на себя внимание Матте, но тот его упорно не замечал. А ведь сколько бутылок они вместе выпили, сколько ночей гоняли шары в бильярдной! У Матте в спальне висели «Купальщицы» и «Античные борцы» кисти Пяйве, они очень нравились его супруге, под их сенью мадам Пайккала не раз гасила свой гнев и проявляла снисхождение к «этой вонючке», которая под утро притаскивалась из пивной и лезла к ней под одеяло.

Людей увели за Фридрихсгамские ворота. Матте спешился и подошёл к Пяйве.

– Матте, куда их отправляют? Это депортация? Там же моя Галина с Милочкой!

Со стороны Аннинских укреплений донеслись выстрелы. С Пяйве приключился «perdu monocle»[27] – так в театре называли «крайнюю степень удивления». Матте сочинил бесстрастную физиономию и начал говорить что-то про гражданский долг, любовь к родине, интересы частные и государственные. Поражаясь тому, насколько лицо старого друга похоже на рожу мясника и как он раньше этого не замечал, Пяйве признался Матте, что Милочка его незаконное дитя, посулил баснословную сумму денег и добился того, что актрис Босовых в последний момент вырвали из лап смерти. Пяйве Тролле обманул Матте – Милочка была дочка революционера Босова, но в тот страшный момент он чувствовал, что это его – его! – родной семнадцатилетний ребёнок, и готов был биться и платить из самодуриных денег до конца.

Мать и дочь видели, как стреляют в людей, в коих изумления было не меньше, чем испуга, и ждали своей очереди умирать. Среди них Милочка признала двух лыжников, которые с матерной бранью отгоняли от Великана свирепых собак, – совсем молодые, в гимназической форме, забормотали, перекрестились, свалились. Запомнила Акима, могильщика с Собачьего кладбища. После двух залпов старик не падал, все уже лежали, а он стоял, схватившись за голову. Румяный парень подошёл к нему и выстрелил в упор. Милочке показалось, что это Арви Тролле – она не была с ним знакома, он редко бывал в Виипури, но видела его фотографический портрет в доме Урсулы Канерва. С тех пор она не могла смотреть на румяных парней. Когда всё улеглось, подуспокоилось, за ней многие пытались ухаживать, многие сватались – она была талантливой красавицей, играла на сцене – но безуспешно. В каждом финском мужчине Милочка видела скрытого фанатика, готового проливать русскую кровь и, конечно, была не права. Таких, как Арви, было не так уж много. Но он-то да, был способен на чёрт-те что, лишь бы порадовать свою Суоми и спасти её от русского дракона.

Руна вторая

Отец и сын Тролле в объятиях Вечной женственности

После выборгского или виипурского, как читателю будет угодно, пердюмонокля в стране случилось повсеместное «кораблекрушение закона»: с удивительной скоростью, словно грибы после августовского дождя, стали расти лагеря, куда военно-полевые суды отправляли «государственных изменщиков» – тех, кто симпатизировал большевикам. Например, всю семью горбатого марксиста Карху, который, невзирая на инвалидность, умудрился вздёрнуть на ёлке старенького пастора и двух суеверных крестьян – за то, что боялись призраков коммунизма. Пьяницу Сиканена, который неоднократно ел рульку с красным Туомасом Хюрскюмурто, отправившим на Тот свет третий курс сельхозакадемии – студенты не верили, что богатые – это паразиты, вскормленные капитализмом. И даже руководителя кружка лыжников – за то, что учил русских мальчиков, правда, его в скором времени отпустили, но он всё равно умер, потому что накинулся на еду.

Арви Тролле крепко стоял на защите своей Суоми в должности секретаря начальника лагеря. Он размышлял: «Красные убили белых, мы, белые, убьём в десять раз больше красных, потому что если мы не убьём в десять раз больше красных, то красные угробят страну. Русский дракон устроит голод и напечатает продуктовые карточки, моей Суоми будет нечего есть. Её розовая кожа покроется трупными пятнами, щёчки впадут, грудь сморщится, ляжки исчезнут, великолепная задница будет висеть, как два пустых мешка».

Каждый вечер после работы, наевшись каши с мясом, доставал отцовские наброски, с нежностью в тысячный раз разглядывал выгнутое тело своей красавицы. Она ему говорила:

– Арви, наказание не должно внушать больше отвращения, чем проступок! Люди гибнут от голода, тысячи людей. Они не все виноваты. Надо их пожалеть.

– Не будем жалеть. Они должны умереть, чтобы ты жила и процветала! Я атеист, но мне нравится, когда в чистенькой церковке на скале поют гимны, а вокруг гуляют тучные коровы. Красные хотели прогнать пастора, отнять твою коровку, и не было бы у тебя сливочек на завтрак.

– Ну и хорошо, раз такое дело. Не буду с тобой спорить. Я не могу пить кофе без сливок. Горько. Пусть заключённые умирают, всё равно их приберёт испанка. Кстати, Арви, в одном из бараков – сын старосты общины той самой церкви на скале. На него папаша настучал.

– За что?

– Похаживал к русской террористке – она бомбами не бросалась, но хотела устроить в сельской школе марксистский кружок. Её муж в Петроград свалил.

– Опасная женщина.

– Вот и староста так подумал и донёс на своего Онни, чтобы беду от него отвести. А получилось только хуже. Марксистку вместе с товарищами расстреляли в