— Извини. — Мейбл присаживается напротив.

Минуту спустя появляется официантка.

— Вы вернулись! Я уж подумала, что вы в панике убежали и забыли свою карточку.

— А ты где была? — спрашивает Мейбл.

Я пожимаю плечами;

— Кажется, я на минуту исчезла.

— Что ж, у тебя это хорошо получается.

ИЮНЬ

Мы с Мейбл открыли калитку в ее сад и увидели Ану. На ней был комбинезон, заляпанный краской. Из-под золотых заколок выбились растрепанные волосы. Она стояла с кисточкой и шерстяной нитью в руках и разглядывала свой новый коллаж.

— Девочки, вы мне нужны, — сказала она.

За три с половиной года, что мы дружим с Мейбл, я увидела немало работ Аны — и каждый раз приходила в восторг. Теперь настал еще один волнительный момент. Коллажи Аны уже много лет выставлялись в Сан-Франциско, Нью-Йорке и Мехико, а за последние месяцы ей удалось продать работы трем разным музеям. Ее фото стали печатать в журналах. Хавьер отыскивал статьи с Аной и оставлял журналы раскрытыми на самых видных местах. Ана разводила руками, потом хватала журналы и убирала подальше. «Еще зазнаюсь, — говорила она нам. — Спрячьте их от меня».

— Эта картина гораздо проще остальных, — сказала Мейбл, и поначалу я подумала так же.

На ней было ночное небо, аккуратные слои черного на черном, и звезды — такие яркие, что почти сверкали. Я подошла ближе. Они и правда сверкали.

— Как вы это сделали?

Ана указала на вазу с блестящими камнями.

— Это пирит, — сказала она. — «Кошачье золото». Я его растерла в порошок.

Картина была глубже, чем казалось на первый взгляд. Она была спокойной, но никак не простой.

— Не могу понять, что еще добавить. Чего-то не хватает, но чего именно? Я уже и перья перепробовала, и веревку. Хочется чего-нибудь морского. Не знаю.

Я понимала ее замешательство. То, что она сделала, уже было прекрасно. Как можно сюда что-то добавить, при этом ничего не испортив?

— Ну ладно, — произнесла Ана, опустив кисти. — Как прошел ваш вечер, девочки? Вижу, вы ходили по магазинам.

Мы целый час проторчали в примерочной Forever 21, выбирая наряды для вечеринки Бена, и наконец вышли с платьями, одинаковыми по крою, но разными по цвету. У Мейбл было красное, а у меня — черное.

— Вы ели? Хавьер приготовил позоле[15].

— Вечеринка уже началась, так что нам лучше поторопиться, — сказала Мейбл.

— Перекусите в комнате.

— Мне жутко любопытно, что же у вас получится с картиной.

Ана повернулась к полотну и вздохнула.

— И мне, Марин. И мне.

Мы начали с макияжа: наносили тени, то и дело отвлекаясь на суп и тостадас[16]. Мейбл высыпала на кровать все украшения из шкатулки, и мы принялись искать среди них подходящие к наряду. Я выбрала золотые браслеты и сверкающие зеленые сережки. Мейбл взяла кожаный браслет со шнуровкой. Она хотела поменять гвоздики на другие сережки, но потом решила оставить их. Мы умяли лепешки и до дна опустошили миски с супом. Затем сняли рубашки и джинсы, натянули платья и посмотрели друг на друга.

— Достаточно разные, — сказала я.

— Как и всегда.

У нас была одна теория о симметрии наших имен. Сначала М, потом гласная, потом согласная, потом еще буква, и в конце — снова согласная. Мы думали, что это важно. Думали, что это что-то да значит. Может, наши мамы чувствовали нечто схожее, когда придумывали нам имена. Может, наша судьба была предопределена уже тогда? Может, хоть мы и родились в разных странах, наша встреча была лишь вопросом времени?

Вечеринка была в разгаре, но мы не очень-то спешили — все равно самое важное происходило сейчас в этой комнате. Какое-то время мы усердно поправляли макияж, хоть толком его и не нанесли, а потом доели позоле, показали друг другу пустые тарелки и спустились на кухню за добавкой.

На обратном пути в комнату я услышала, как Ана и Хавьер беседуют в гостиной.

— Суп вкуснейший! — крикнула я Хавьеру, а Ана отозвалась:

— Покажитесь нам, красавицы!

Они оба устроились на диване: Хавьер читал книгу, а Ана перебирала коробку с лоскутками и всякими безделушками — мысли ее по-прежнему были только о коллаже.

— Ой! — При виде нас Ана обеспокоенно нахмурилась.

— Нет! Нет-нет-нет, — сказал Хавьер.

— В каком смысле нет? — спросила Мейбл.

— В таком, что ты не выйдешь из дома в этом платье, — ответил Хавьер.

— Вы что, серьезно? — удивилась Мейбл.

Хавьер что-то строго произнес на испанском — так, что у Мейбл лицо раскраснелось от возмущения.

— Мам, — обернулась она к Ане.

Ана смотрела то на меня, то на Мейбл. В конце концов она остановила взгляд на дочери и сказала:

— Ты как будто в нижнем белье. Прости, mi amor[17], но так из дома выходить нельзя.

— Ну ма-ам, — заныла Мейбл. — У нас уже совсем нет времени!

— У тебя куча одежды, — сказал Хавьер.

— Как насчет того желтого платья? — спросила Ана.

Мейбл вздохнула и помчалась вверх по лестнице, а я осталась стоять перед ними в точно таком же платье, что и их дочь, ожидая вердикта. Я чувствовала, как пылает лицо — от смущения, а не от возмущения. Мне хотелось понять, каково это. Хотелось, чтобы они и мне сказали «нет».

Хавьер продолжил читать, однако Ана все еще смотрела на меня. Я видела, как она что-то про себя решает. Я так и не узнала, что бы она мне сказала, подожди я чуть дольше. Сказала бы вообще хоть что-нибудь? Сама мысль, что она могла промолчать, меня расстраивала. Дедуля никогда не обращал внимания на мою одежду.

Я не стала дожидаться ее реакции: отвернется ли, скажет ли что-нибудь? Услышав, как Мейбл хлопнула дверью, я побежала за ней. Она рылась в ящиках и твердила, до чего же дурацкая у нее одежда, но я не слушала, потому что пыталась найти какой-нибудь выход. В конце концов я сняла платье, взяла со стола Мейбл ножницы и разрезала его по линии талии.

— Что ты делаешь? — недоуменно спросила Мейбл. — Ты не обязана переодеваться.

— Все равно так лучше.

Я натянула джинсы и заправила в них неровный край бывшего платья. Затем посмотрелась в зеркало — и так действительно было лучше. Когда мы спустились, Хавьер похвалил новый наряд Мейбл и поцеловал ее в лоб, пока она ворчала и закатывала глаза. Ана вскочила с дивана и взяла меня за руки.