— Думаю, у дедушки точно найдутся твои фотографии. Пускай немного, но уж пара ранних снимков быть должна.

— А если у него не осталось маминых вещей?

— Ты его внучка. Тебе ведь было почти три года, когда она умерла, верно? Значит, к тому времени у него наверняка уже были собственные фотографии. — Ана вытерла руки ярко-зеленым полотенцем для посуды. — Просто спроси у него.

Думаю, если ты попросишь, он что-нибудь да найдет.

* * *

Когда я вернулась домой, Дедуля пил чай на кухне. Я понимала: сейчас или никогда. Я растеряю всю решимость, если буду ждать до завтрашнего утра.

— Нам для школьного альбома нужны детские фотки. Для страниц выпускников. Как думаешь, у нас есть где-нибудь хоть один мой снимок? — Я переминалась с ноги на ногу. Голос слегка дрожал. — Ну или не совсем детские. Можно где мне два-три года. Конечно, вряд ли они у нас есть, но я решила спросить на всякий случай.

Дедуля долго глядел в кружку.

— Я поищу у себя в вещах. Посмотрим, удастся ли что-нибудь отыскать.

— Было бы здорово.

Он открыл рот, собираясь что-то добавить, но потом, видимо, передумал.

На следующий день, когда я вернулась из школы, Дедуля ждал меня в гостиной. Он не смотрел в мою сторону.

— Моряк, — сказал он. — Я старался, но…

— Все в порядке, — перебила его я.

— Столько всего утеряно.

— Я знаю.

Мне было стыдно за то, что я вынудила его произнести эти слова, за то, что пробудила воспоминания об утрате. В памяти всплыло, как он разозлился на мою воспитательницу. «Вы напоминаете мне о том, что нужно их помнить?»

— Правда, Дедуль. — Он все еще не смотрел на меня. — Правда. Все хорошо.

* * *

Я ведь знала, что так и будет, — но все равно спросила. Мне было дурно от того, что я его расстроила, а еще от того, что я на что-то надеялась.

В тот день я долго бродила вдоль пляжа, пока не дошла до ресторана «Дом на утесе», и только затем повернула обратно. Но я еще не готова была вернуться домой, поэтому уселась на дюне и стала смотреть на волны под полуденным солнцем. Рядом сидела женщина с длинными темными волосами и в мокром гидрокостюме. Спустя какое-то время она пересела ближе ко мне.

— Привет, — сказала она. — Меня зовут Эмили. Мы с Клэр дружили.

— Да, я вас помню.

— Он стал приходить сюда чаще, да? — Она указала на кромку воды, вдоль которой одиноко брел Дедуля. — Было время, когда я его вообще не видела, а теперь встречаю почти каждую неделю.

Я ничего не могла ей ответить. Для меня оставались загадкой все перемещения Дедули, за исключением его поездок за продуктами и на покер. Мы несколько раз сталкивались на пляже, но обычно я бывала тут в другое время.

— Он был отличным серфером, — сказала Эмили. — Лучше многих из нас, несмотря на возраст.

Дедуля никогда не рассказывал мне о серфинге, но порой говорил про волны что-нибудь такое, отчего становилось ясно: он знает о воде очень много. Я подозревала, что когда-то он был серфером, но никогда его об этом не спрашивала.

— Помнится, — сказала Эмили, — через пару месяцев после гибели Клэр… Ты знаешь эту историю?

— Какую? — спросила я, хотя не знала вовсе никаких историй. — Расскажите.

— Мы не видели его с тех самых пор, как потеряли Клэр. Была суббота, и многие из нас были на пляже. Он пришел со своей доской. Кто-то его заметил, и мы поняли: надо что-то сделать. Выразить ему свои соболезнования, показать, что мы тоже горюем. Мы вышли из воды и позвали остальных. Спустя какое-то время в воде остался лишь он один, а мы все выстроились на песке и просто на него смотрели. Мы долго так стояли. Не помню, сколько он плавал, но мы дождались, пока он закончит. Он подгреб к берегу, взял доску и прошел мимо нас так, словно мы были невидимками. Не знаю, заметил ли он нас вообще.

Дедуля уже приближался к нам, но я знала, что он не станет смотреть по сторонам и не увидит меня, поэтому решила его не окликать. На берег обрушилась волна, окатила его, а он даже не попытался увернуться. Она намочила его брюки до колен, но он продолжал идти как ни в чем не бывало.

Эмили нахмурилась.

— Знаю, глупо это говорить, — произнесла она. — Но здесь небезопасно. Даже просто прогуливаться.

— Ага, — ответила я и почувствовала, как меня охватывает страх вперемешку с чувством вины. Может, я напомнила ему о том, что он так сильно старался забыть? Может, это я своей просьбой выгнала его сюда? — Надо его предупредить.

Эмили не отрывала от него взгляда.

— Он и так знает.

Мы стоим на автобусной остановке под снегопадом.

Мейбл успела принять душ и одеться до того, как я проснулась. Как только я открыла глаза, она выпалила: «Давай сходим куда-нибудь позавтракать. Хочу получше узнать город». Но я-то знала, что на самом деле она просто хочет оказаться в другом месте — там, где мы не будем наедине, где на нас не будет давить недосказанность.

И вот мы стоим на улице, засыпанной снегом; куда ни посмотри — только деревья и сугробы. Мимо мчатся машины, их яркие бока резко выделяются на белом фоне.

Синяя машина.

Красная машина.

— У меня замерзли ноги, — жалуется Мейбл.

— И у меня.

Черная машина. Зеленая.

— Я уже лица не чувствую.

— Я тоже.

Мы с Мейбл тысячу раз катались на автобусах — но когда автобус наконец показывается вдали, возникает ощущение, будто мы видим его впервые. Не та обстановка, не тот цвет, не тот номер, не тот билетик, и даже водитель не с тем акцентом спрашивает:

— Вы же слышали про бурю?

Мы неуверенно бредем по салону, не понимая, должны ли дойти до самого конца — или занять первый ряд. Мейбл пропускает меня вперед, как будто раз я тут живу, то лучше знаю, какие места нам подходят.

Я иду в конец, пока у нас не остается никакого выбора. Мы усаживаемся в центре последнего ряда.

Не знаю, что здесь подразумевают под бурей. Снег такой мягкий — никак не сравнится с градом, или с ливнем, который будит тебя среди ночи, или с ветром, который расшвыривает по улице ветки деревьев.

Автобус еле тащится, хотя пробок нет.

— «Данкин Донатс», — говорит Мейбл, глядя на проплывающие за окном витрины. — Я что-то слышала о пончиках оттуда.

— Местные любят покупать там кофе.

— Он вкусный?

Я пожимаю плечами:

— Не такой, к которому мы привыкли.

— Потому что это просто кофе-кофе?