отказ Хиня, хотя теперь положение Седьмого Ниеу было совершенно иным, притушил радость бывшего заключенного, отпущенного на свободу. Он взглянул Хиню прямо в глаза и сокрушенно сказал:

— Я давно хотел подарить ее малышу Суану. Это я от души, а не для того, чтобы что-то выгадать. Ну ладно, тогда я был заключенным, принять ее вам, может, было неудобно. Но теперь-то я честный гражданин, вы же сами нас учили…

Не дожидаясь конца тирады, Хинь крепко хлопнул по плечу Седьмого Ниеу, кивнул головой и улыбнулся:

— Хорошо! Принимаю подарок. Спасибо вам большое и от меня и от сына. Только сейчас мне надо разыскать фельдшера и послать его в дом для посетителей: у сынишки Маня головка что-то горячая. Сделаем так: сейчас вы пообедаете, а по пути к поезду захватите с собой клетку и завернете ко мне выпить чайку. У меня тоже есть гостинец для ваших ребят.

— Я всем уже припас гостинцы, им больше ничего не надо…

Хинь обернулся:

— Мой сын хочет послать вашим ребятам петушка с курочкой на развод.

— Зачем вы… — Седьмой Ниеу в растерянности почесал за ухом.

— На праздник мой парень разбил свою копилку и купил на рынке курочку с петушком. Курочка снесла четырнадцать яиц, высидела двенадцать цыплят, и сейчас они выросли будто на дрожжах, огромные стали, точно куры донгкаоской породы. Выберем для вас такую парочку, у которых перьев поменьше, а шеи и ноги подлиннее, отвезете их в деревню, ребята будут рады. Ну, до встречи!

Порыв муссона скользнул по листьям молодых маниоков, растущих на холме, и они, словно прощаясь, замахали Седьмому Ниеу тысячами, десятками тысяч рук. Уже давно осеннее солнце роняло на землю сквозь густую листву старого железного дерева свои потускневшие золотые блики, и они ложились на землю пятнами, образующими причудливые, колеблющиеся, как бы ожившие фигуры.

Седьмой Ниеу поднял клетку, взглянул вслед старшему сержанту, спешившему к комендатуре, которая виднелась на склоне холма. Он огляделся, как бы стараясь навсегда запечатлеть и необъятное небо и джунгли в горах; он подумал, что тот самый воробышек, возвратившийся в родное гнездо из неволи, если бы умел говорить, наверное, сейчас рассказывал бы родичам, чирикая и крутясь в уютном гнезде, о днях недавно пережитых приключений.

Перевод Н. Никулина.

Во Хюи Там

БРОДЯЧАЯ ТРУППА

— Бах, шарах! Турум-бам-бам! Пиф-паф! Ух-ах!

Услышав эту дразнилку, оба полицейских разом обернулись, а мальчишки тотчас юркнули в мастерскую, где чинили и давали напрокат велосипеды. Маленький Чать поднял руку, как бы надвое раскалывая небо, и скорчил рожицу:

— Бах-шарах! Турум-бам-бам! Пиф-паф! Ух-ах!

Двое полицейских живо подкатили на велосипедах к мальчишке:

— Дьяволенок! В кутузку захотел?

— Сейчас раздавлю паршивца!

Полицейские собрались было продолжать путь к рынку, как с двух сторон улицы раздались еще мальчишеские голоса:

— Бах-шарах! Турум-бам-бам! Пиф-паф! Ух-ах!

Эту дразнилку мальчишки услышали неделю назад, в субботу вечером, когда маленькие бродячие актеры давали спектакль тео[8] прямо на тротуаре возле моста.

Грузчики с пристани Шести лабазов, рабочие цементного завода, завода Обэра, бутылочного завода, ламповой и прядильной фабрик, торговцы-разносчики, лодочники, рикши передавали друг другу новость о том, что появилась эта необычная бродячая труппа.

Прыткий Чать, всласть подразнив полицейских, шмыгнул через главные ворота на рынок. Поскольку въезд на велосипедах на хайфонский Железный рынок был строго запрещен, полицейским пришлось сойти с велосипедов, оставить их возле магазина, и только потом, пронзительно вереща свистками, они ринулись вдоль торговых рядов. Тем временем Чать легко, будто стрела, выпущенная из лука, проскользнул к рядам торговцев сахарным тростником, свернул на улицу и скрылся в трактире почтенного Нёна, где жил его отец — дядя Корзинщик.

Прежде чем юркнуть в дверь, Чать встал на камень перед лестницей и взглянул вниз, где с показной медлительностью важно катили на велосипедах те самые двое полицейских.

* * *

При трактире почтенного Нёна была ночлежка, в которой обитали люди, занимавшиеся разными ремеслами. Дядя Лакированная кисть зарабатывал на жизнь с помощью пера, пуха и щетины — он делал кисти с лакированными ручками, щетки и метелки из петушиных перьев. Дядюшка Палочки-для-еды целыми днями обтесывал, обтачивал дерево и вырезал палочки для еды, барабанные палочки и изящные тросточки. Дядюшка Золотая рыбка торговал рыбками для аквариумов и карликовыми деревьями. Дядя Кому-паром-на-Уонгби зазывал пассажиров на паром. А профессии тети Делаю-прическу, тети Ношу-уголь, дяди Кому-мясной-похлебки, дяди Точить-ножи-ножницы понятны каждому без всякого объяснения. Кроме того, многие жившие в ночлежке занимались и другими ремеслами.

Трактир и ночлежка почтенного Нёна стояли на городской улице, но, поскольку хозяин так и не собрался купить электросчетчик, в доме не было электричества, и здесь, как в старину, жгли керосиновые лампы, обмахивались веерами, бумажными и плетенными из соломки, здесь висело и опахало, которое приводил в движение маленький слуга. Когда при наплыве посетителей маленький слуга бывал занят, опахало вместо него приходилось раскачивать озорнику Чатю.

Чать кончил подготовительные классы в школе Минь Там, учился он хорошо, и за это его очень любил директор школы. Но отец мальчика был слишком беден, и Чать оставил ученье.

Однажды к дому почтенного Нёна подошли четверо подростков с узелками в руках — двое мальчишек и две девочки, они попросились переночевать. На ночь они устроились рядом с Чатем, а наутро мальчик узнал, что его новые соседи родом из провинции Тхайбинь, в неурожайный год им пришлось отправиться на заработки в город. Самая маленькая из этой компании — шустрая Ла — была одета в кофту, выкрашенную в красный цвет.

Три дня четверо ребят бродили по улицам, заходя в дома, чтобы найти какую-нибудь работу. Они готовы были взяться за что угодно: мыть головы клиентам в парикмахерской, прислуживать в харчевне, бегать на посылках, возить коляску рикши. Но никто не нуждался в их услугах. У ребят уже не осталось денег ни на еду, ни на плату за ночлег. И тогда самый старший из ребят — Тить — продал свой кошелек — «петушиную утробу», на следующий день Дат остался без теплой рубашки, а потом тихая Гао продала свой мешок — «слоновую кишку». Чать, зная, как трудно приходится ребятам, и видя, что держатся они молодцами и не падают духом, несмотря на невзгоды, жалел их, но помочь ничем не мог. Ведь и взрослые сейчас изнывали от нужды и забот. Никто не удивлялся, когда какой-нибудь обитатель ночлежки снимал с себя и продавал единственную рубаху. «Вот если бы выиграть в лотерею, — думал Чать, — можно было бы тогда многое сделать для