очагом на кухне, пока они не чернели; тогда он наводил лоск с помощью воды и сухих банановых листьев. Клетку он скреплял не индийским тростником или веревкой из бамбукового лыка, а ровно-ровно прорезал отверстия раскаленным шилом в коленцах бамбука. Два желобка — для воды и для зернышек — были сделаны из бамбука цвета темной слоновой кости и тоже отполированы. А на подставочках вырезаны строки старинных стихов. Мастерить клетку Седьмой Ниеу стал после того, как лагерь из-за бомбежек перебазировали на новое место в джунгли. Он работал над нею в часы послеобеденного отдыха и вечерами, когда не было учебы и собраний. Он закончил ее в тот самый день, когда громкоговоритель в исправительно-трудовом лагере передал сообщение радиостанции «Голос Вьетнама»: американцы, потерпев провал, вынуждены прекратить бомбардировки на всей территории ДРВ[6]. В тот день для заключенных устроили вечер с играми и развлечениями, провели конкурс на лучшую клетку для птиц, в котором участвовали все три отделения лагеря, и первая премия досталась Седьмому Ниеу…

Чья-то рука легла ему на плечо, и поток его мыслей прервался. Он обернулся и поспешно вскочил на ноги.

— А, гражда… — начал было по привычке Ниеу, но поправился, — это вы…

Хинь, милиционер-воспитатель, мужчина лет тридцати, в светло-бежевой форменной одежде, заговорил своим обычным приветливым тоном:

— Ну как, подготовили вещи и документы к отъезду? Я слышал, что вы заходили ко мне, но я был в это время на территории: надо было предупредить Маня, чтобы явился в дом для посетителей, — к нему из деревни приехала жена с ребенком. А у вас ко мне дело?

Увидев веселые огоньки в глазах старшего сержанта милиции, с удовольствием оглядывавшего новенькие, со складочкой, коричневые штаны и рубаху на бывшем заключенном, Седьмой Ниеу взглянул на клетку и произнес, стараясь скрыть смущение:

— Нет, дела, собственно, никакого к вам у меня нет. Хотел попрощаться, пожелать доброго здоровья и семье вашей и вам. А в знак своей глубокой признательности…

— Небеса! За что признательность-то? — прервал Хинь, улыбаясь и пожимая плечами. Он вынул из кармана пачку сигарет и протянул Седьмому Ниеу. — Наш долг — помогать вам поскорее исправиться и вернуться к семьям. Вернетесь домой, передайте от меня привет своим старикам, жене, ребятишкам, односельчанам.

— Спасибо вам.

— Вы, Ниеу, и сами вроде молодого воробья, вылетаете навстречу испытаниям. Нужна большая твердость, чтобы не оступиться вновь. Если оступитесь еще раз, вряд ли тогда уж вам подняться. Трудно! Хочу я вам пожелать, Ниеу, вот что: не оступайтесь больше! И еще. Выберите время — напишите в лагерь письмишко. Будут сложности — сообщите нам. Если это в наших силах, поможем.

Седьмой Ниеу взялся за носовой платок, захлюпал носом, глаза у него покраснели, и, стараясь скрыть волнение, он наклонился к клетке:

— Обещаю, что запомню ваши слова накрепко.

— Хорошо! А сейчас отправляйтесь обедать, а то не успеете к поезду. Ну, давайте руку, попрощаемся.

Этого верзила никак не ожидал, у него от смущения даже уши покраснели, он вытер обе свои ручищи полой новой коричневой рубашки и протянул их старшему сержанту. Когда Хинь собрался уже высвободить свою руку из лапищ верзилы, тот вдруг, запинаясь, взволнованно произнес:

— Знаете, есть у меня одно желание, ну, последняя просьба, что ли… Думаю, вы не откажете… Если разрешите мне…

— Говорите, пожалуйста. Да, а бумаги, документы на жительство у вас в порядке?

— Все в порядке. — И, подбадриваемый доброй, открытой улыбкой Хиня, Седьмой Ниеу храбро продолжал: — Я прошу, чтобы вы мне разрешили подарить эту клетку вашему сыну Суану. Ведь сейчас, небось…

Хинь замахал руками и легонько отодвинул клетку.

— Зачем вы это? Отвезете своим ребятам в деревню. Там, в дельте, такая отменная клетка, так искусно сделанная, да еще из старого бамбука, — большая ценность. Ее и за деньги там нелегко купить. А ребятишкам вашим будет радость! У моего Суана клетка уже есть — нет, я не возьму.

Услышав это, Седьмой Ниеу усмехнулся:

— У Суана есть клетка?! Да в той клетке разве что кур держать, только никак уж не соловья…

— Ничего, пока и эта сойдет. Я решил, что, как только выберу время, сделаю клетку получше. А пока служба мешает… Хорошо, сынишка пошел в меня, он парень непривередливый.

Пожалуй, впервые с тех пор, как Хиня перевели милиционером-воспитателем в бригаду, где работал Седьмой Ниеу, сержант, как показалось бывшему заключенному, покривил душой. Видно, он почувствовал, что снова оказался в щекотливом положении, как и во время недавнего праздника.

Каждый раз в большие праздники ребятам из семей сотрудников разрешалось приходить смотреть на игры и развлечения заключенных. Пришел и маленький Суан. Он не мог оторвать глаз от клеток для птиц (целой конкурсной выставки!), которые были расставлены прямо на земле, переходил от одной к другой и наконец горящими глазами уставился на клетку Седьмого Ниеу, сделанную в виде императорских палат. Сержант звал сына посмотреть, как играют в пинг-понг, как ходит веселая толпа вслед за пляшущим цилинем[7], но мальчик ни в какую не соглашался. Седьмой Ниеу хотел тогда сразу же поговорить с Хинем, но не решился. В сознании вдруг промелькнула вся его жизнь, словно истрепанный старый фильм, который прокручивают с огромной скоростью. Но самой серьезной причиной, почему он промолчал, было то, что оставалось в силе подозрение на туберкулез после тех дней в изоляторе, когда милиционер-воспитатель давал ему с ложечки молоко. Разве Ниеу пожалел бы клетку для семилетнего Суана, единственного сына сержанта, славного, сообразительного мальчишки, которого — верзила это хорошо знал — Хинь любил так же, как и он, Седьмой Ниеу, любил своих ребят. Седьмой Ниеу набрался было храбрости и взглянул на Хиня, потом на маленького Суана, подбирая слова, чтобы начать разговор, но тут старший сержант почувствовал, что рискует попасть в неловкое положение, и, с силой потянув сына за руку, поспешил увести его подальше.

С тех пор Седьмой Ниеу каждый день по пути на работу прихватывал с собой клетку, в которой тогда еще не было каменного воробья, и оставлял ее возле дороги за территорией лагеря в тени железного дерева, того самого дерева, под которым любил играть со сверстниками маленький Суан. Стоило только взглянуть на колосья недозрелого риса, которые сынишка сержанта нарвал в поле и всюду понатыкал в клетке, — иные зернышки упали и даже проросли молодой ярко-зеленой рассадой, а потом рисовые колосья сменились просом, — стоило только взглянуть на все это, чтобы понять, насколько для маленького Суана клетка была привлекательнее, чем это пытался представить Хинь, выискивая предлог для отказа.

Как и в тот праздничный день, осторожный