- Тс-с-с! Всё потом.

«Ну, потом так потом», - целую я этот любимый пальчик. И этому миру словно добавили красок. Белоснежная белизна потолков. Слепящая яркость ночника. И этот вечер за окном или ночь... господи, какая разница, когда она рядом. Рядом!

- Ты вернулась? - перехватываю её руку и прижимаю к щеке. Но моя девочка морщится от колючей щетины, поэтому спускаю её пальцы ниже, к горячей шее.

- Я не могу без тебя.

- Я тоже, - тяну её за руку к себе, укладываю на груди, целую в макушку, но она поднимает голову и тянется к губам.

«Девочка моя! В этом мире есть что-нибудь слаще твоего поцелуя?»

Они нежные, мягкие, такие желанные, её губы. Я так по ним скучал! По их влажности, податливости, сочности. Они как живой источник. Я прижимаю её к себе и растворяюсь в ней... Но она снова отстраняется.

- Кстати, давно хочу тебе сказать: ты не умеешь целоваться, Алекс Берг.

- Что?! Я не умею целоваться? - я отодвигаю её от себя, чтобы посмотреть в эти бесстыжие глаза. - Да, я... Да у меня...

- Ну, видимо, просто ни одной из твоих Полин не хватило смелости сказать тебе правду, - нагло лыбится она и не думая извиняться.

- Ах так? Ну-ка иди-ка сюда, - я пытаюсь её поймать, но момент упущен. Дёргаюсь, но боль в едва заживших рёбрах заставляет только что не взвыть. Хватаюсь руками за живот, а эта зараза и не думает меня жалеть. Нет, ну надо же! Я, оказывается, не умею целоваться! Ладно, я поправлюсь и покажу ей, как я это не умею!

- А уютно тут у тебя, - обходит она палату, заглядывает в ванную, поправляет одеяло у меня в ногах. - Я привезла телефон и одежду. Но зачем они тебе?

- Ты была в своей квартире?

- Да, Алекс. Сволочь ты всё-таки, - садится она мне на ногу.

- Я сделал всё, что мог, - развожу руками и едва сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться и не сморщиться. Больно, костями-то, сколько бы бараньего веса в ней ни было. И понимаю, за что я её так люблю. Вот за эту независимость. За упрямство. За непокорность. За адский адреналин, на который я подсел однажды и, видимо, навсегда.

- И скрыл. И промолчал, - ёрзает она и явно специально, зараза.

- Я люблю тебя, дурочка! Я бы никогда не позволил потерять то, что тебе так дорого.

- Но если ты думаешь, что я сейчас растекусь лужицей, или надеешься получить снисхождение, потому что болен, - она всё же сползает на кровать с моих ног и наклоняется, всматриваясь в моё лицо. - То сильно ошибаешься.

- Если бы я хоть на секунду поверил, что имею на это право, на твою пощаду. На жалость. На помилование, - сжимаю я её плечи двумя руками и тяну к себе за тонкие косточки.

Боже, как я по ней скучал! Я это понимаю только сейчас, когда она рядом. Когда так взлохмачены её длинные каштановые волосы. Так невыносимо пронзителен её взгляд. Дикая. Сумасшедшая. Моя.

- Поехали домой, а? - я умираю от её близости. И первый раз за последние два месяца чувствую свои яйца. Их словно оторвали, когда она уехала. И вот они снова здесь - болят, сжимаются, мечтают разрядиться не просто где-нибудь под душем, а в её теле. В её долгожданном теле.

- Хитрец, - замирает она в нескольких сантиметрах от моих губ. Так близко, что я чувствую её дыхание. - Ну уж нет. Я хочу насладиться этим зрелищем сполна: как ты лежишь под капельницей. Обработать твои раны каким-нибудь едким раствором. Поставить тебе утку. Покормить с ложечки.

- Жестокая. Нравится видеть меня страдающим?

- Никогда. И только от моих рук. Я люблю тебя, Алекс. Больше жизни люблю. Но унизительной жалости от меня ты не дождёшься. Одевайся, если хочешь домой!

Она не вырывается. Я просто её отпускаю, и она встаёт, чтобы подать мне одежду. Чтобы поцеловать меня в плечо, когда я снимаю больничную тряпку. И во второе, когда я перевожу дыхание, так как любые движения, а особенно взмахи руками, пока даются мне непросто. Я сделаю всё, что она скажет, я пойду за ней как крыс за волшебной дудочкой Нильса, не спрашивая зачем, не думая о том, куда мы идём. Она - смысл моей жизни. Её соль, её свет. Без неё темно и невкусно. Без неё - смерть. Но с ней... я хочу жить.

12. Виктория

Утро, когда всё самое любимое рядом, стоит того, чтобы проснуться.

Открыть глаза и почувствовать счастье - стоит того, чтобы встать.

И я тихонько сползаю с дивана и иду на цыпочках мимо комнаты, где моё счастье ещё спит. Так хочется разбудить его поцелуем или пощекотать пёрышком голую пятку, что торчит из-под одеяла, уткнуться носом в ямочку между шеей и плечом, вдохнуть его запах.

И лучше всего было бы проснуться с ним рядом, но кровать слишком узкая для двоих. Могучая фигура Алекса и так едва помещается на этом скромном ложе. И он ещё слишком слаб и болен, чтобы мучить его сном в неудобной позе или недосыпом.

Хоть он и возражал, что я буду спать на диване, дорога на такси уже далась ему непросто, и подъём по бесконечной лестнице вымотал. Он устал. И я полежала рядом брёвнышком, пока он, обколотый лекарствами, не уснул, а потом сбежала. Пусть отдыхает. У меня и так есть, чем его порадовать. Например, завтраком.

Овсяная каша на воде выглядит серенько и невзрачно. Но приношу её со всем подобающим этому блюду уважением.

- Овсянка, сэр! - снимаю перекинутое через руку полотенце жестом профессионального дворецкого, пока Алекс трёт глаза и улыбается спросонья. Какой он необычный с этим коротким ёжиком волос. И с этими сходящими синяками и ссадинами вид у него определённо бандитский. - На всякий случай: я не Полина. Меня зовут Вика, и я твоя жена. Сразу пугаться не надо. Когда я сытая, я не опасна.

- А когда голодная? - всё же ловит он меня одной рукой за ноги и подтягивает к себе. Задирает кверху голову.

- Исключительно агрессивна. Но голых мужиков на завтрак не ем, - балансирую с полотенцем и тарелкой в кольце его руки.

- А поцеловать?

- А горячую кашу на грудь?

На самом деле она тёплая, но ему это знать не обязательно.

- Злыдня, - отпускает он меня и садится повыше к низкому изголовью кровати, пока я устраиваюсь на краешек рядом с ним. - Как там, ты сказала, тебя зовут? Полина?

- Упс! - набранная в ложку каша падает ровно в ложбинку на груди, и мы оба смотрим, как медленно она стекает вниз, а потом встречаемся глазами. - Извини, но это всё равно была ложка за Полину. А вот эта - за меня. И попробуй только не открыть рот.

- Я вроде как и сам есть могу. И вообще, кажется, не голоден.

- Упс! - рядом с первой падает вторая лепёшка. Алекс гневно выдыхает и всё же открывает рот. И стискивает зубы, не отдавая мне обратно ложку. - Ай-яй-яй! Плохая собака!

Всё же отбираю ложку, но в отместку ставлю ему бабушкин фарфор на грудь. А донышко всё же нагрелось.