наши страхи гипотетического преследования отдалялись все дальше и мы менялись, сами не замечая того. Нас меняло путешествие. Юля стала совсем другой – такой же общительной и иногда задорной, но в то же время в ней появилась какая-то осознанность, твердость. Часто можно было заметить, что она уходит глубоко в себя и очень серьезно о чём-то размышляет. Своими мыслями она ни с кем не делилась, а нам пришлось оставить свои попытки разговорить её, когда она ясно дала понять, что ей не до шуток. Но мне казалось, не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что именно было у неё на уме. Кирсанов большую часть времени проводил на переднем сиденье, и без устали курил. Окурки он теперь не выбрасывал, а тщательно собирал в коробочку. Заднее сиденье хоть и отгораживалось, но все равно, в кабине все провоняло табаком. Володя, замкнувшийся и ушедший в себя после гибели Бориса, теперь немного оттаял. Кита, как всегда, никто не замечал – да он и сам, по-видимому, не нуждался в том, чтобы его вспоминали. Он либо спал в багажнике, либо копался в моторе на остановках, либо, тихонечко притаившись в углу кабины, у окна, сидел, смежив веки, надвинув капюшон чуть не до бровей, с вечной своей доброй улыбкой, которая никогда не покидала его лица. За все время похода он, кажется, был единственный, кто ни разу не заговорил с Юлей. Дима тоже мало общался с кем-либо и почти все время спал в кабине, на переднем сиденье, изредка пробуждаясь и бросаясь к Кирсанову или Володе с вопросом: «где мы? Все в порядке?»

А мы с Юлей, по большей части, были предоставлены сами себе. Мы часами напролёт сидели рядышком в задней части кабины, часто совсем одни и болтали обо всем на свете. Правда, говорила, в основном, Юля, а я слушал её, раскрыв рот. Ей нравилось, что я так внимателен к ней, может быть, ей это даже льстило, а я, по простоте душевной, делал это исключительно из добрых побуждений. Мне кажется, она в какой-то момент решила, что оказывать мне покровительство – её обязанность.

Но разговоры с ней действительно были очень занимательными. Она рассказывала мне о том, как устроен мир, которого я в глаза не видал, и о котором так мало знал – Империя Таррагона, цивилизация сиксфингов, расселившихся среди звёзд почти до границ так называемой Местной группы галактик, гигантского пространства диаметром в шесть миллионов световых лет. Я даже вообразить себе не мог эти расстояния. Чтобы добраться из конца в конец своего необъятного государства, у сиксфингов уходил почти год, а двигатели кораблей, шедших в такие дали, были размерами с целые города – никаких иных способов перемещения в пространстве, кроме импульса термоядерного реактора, они до сих пор не изобрели.

Юля рассказывала о разных мирах, народах, культурах, о быте простых людей, о рабах и их незавидной участи. Рассказывала о войнах, которые ведут сиксфинги, о том, что рабство в Империи защищено законом, о голоде и народных восстаниях, о чудовищной классовой пропасти в обществе инопланетных завоевателей, об огромных массах бедных, с трудом добывающих себе хлеб, и о поражающих воображение роскоши и богатстве столичных миров. Она рассказала о том, что Империя Таррагона – милитаристская супердержава, стоящая на трех китах – армии, императорской власти и рабовладельческом строе. Но армия Империи сегодня переживала упадок, экономика давно была в застое, престиж Императора упал ниже нулевой отметки, а повсеместные восстания рабов расшатывали и без того ослабевшие государственные устои.

– Если бы у землян достало решимости, они могли бы в ближайшие двадцать лет сбросить иго Таррагоны, даже не давая генерального сражения, – говорила Юля. – Нужно просто перераспределить капиталы, и экономика Империи начнёт захлёбываться. Но кое-кто из людей выигрывает на марсианской гегемонии. И их не волнует ваша общая судьба… каждый стал за себя. Скорее всего, в течение столетия, люди так или иначе покинут Землю навсегда и наши цивилизации окончательно ассимилируются. Вашу планету постигнет та же судьба, что и Марс, когда сиксфинги покинули его, она превратится в безжизненные пески.

Услыхав эти слова, Кирсанов вступил с ней в яростный спор…

Так или иначе, я услышал от Юли достаточно, чтобы моё мировоззрение начало коренным образом меняться или, правильнее сказать, оно начало у меня формироваться, поскольку до этого каких-то конкретных, устоявшихся взглядов на мир у меня не было.

У Юли всегда была большая любовь к технике, ко всякого рода механизмам. Я узнал от неё не только как устроен двигатель нашего танка, но и устройство многих других машин, даже межзвездных кораблей. Хотя я так и не смог понять принцип работы термоядерного реактора, несмотря на все усилия Юли. Может она и думала, что я слушаю все это на голубом глазу, но у меня действительно ни разу не возникло вопроса, откуда у неё может быть такой громадный массив специальных знаний и навыков, которые люди приобретают в течение десятилетий тяжелого труда. Я был тогда наивен и глуп, как пробка. Для жизни я был девственно чистым листом белой бумаги.

Юля имела понятие о том, как устроена экономика Империи и на чем она основана, чем и как люди и сиксфинги торгуют друг с другом, где добываются те или иные ресурсы. Знала также и наиболее влиятельных бизнесменов и политиков Империи, владельцев крупнейших банков и компаний. Знала почти все о космических технологиях, кораблях, двигателях и тому подобном. Она знала и космическую навигацию, когда мы оставались на улице одни, Юля показывала мне звёзды, их названия, описывала их характеристики, расстояния до них. Я не заметил, что больше ни с кем она не делится знаниями, и вообще мало рассказывает о себе. И меня это не наводило ни на какие мысли, не озадачивало. Я просто ходил за хиншу, как привязанный, ловил каждое её слово, и я не понимал, что может быть только благодаря моей наивности она так ко мне расположена. Включи я хоть на минутку голову, разве тогда не иссяк бы мгновенно этот лимит доверия?

Иногда свидетелем наших бесед становился Александр и он прислушивался к словам хиншу гораздо внимательнее, чем я, и слышал, надо полагать, куда больше моего. Во всяком случае, в какой-то момент он начал всерьёз интересоваться прошлым Юли и задавать ей вопросы, которые мне бы и в голову не пришли. Осведомленность Александра была не в пример шире моей. Грубо говоря, я вообще практически ни о чем не имел понятия. Например, он