— Просто холмы?

— Да.

— Под луной?

— Нет. Днем, конечно.

— А что интересного в холмах? — спросила она.

— Ну вот так же, как Иванов, например, — он хотел назвать другого, более близкого и любимого им художника, но решил, что Инне будет понятнее Иванов. — Ты знаешь Александра Иванова? Он тоже писал горы, долины…

— Как Иванов? Ты самоуверен! — Инна с интересом следила за лицом Бориса.

— Не в том смысле. А тоже вот так просто холмы. Ведь у него в пейзажах не только вот этот кусок горы или долины, у него вся земля… Да, вся земля. А в некоторых пейзажах и история. Пространство и время. Понимаешь, он пишет поверхность скалы, а я чувствую всю твердь ее, всю кристаллическую структуру вглубь. Если приложить ухо к его скале, то будет слышно, как где-то в долине стукнула копытом лошадь. Он писал такую-то долину в таком-то году, а я чувствую, как по этой земле проходили римские легионы.

Борис замолчал. Он был смущен неожиданной для него самого длинной речью — никогда, казалось ему, не говорил он так взволнованно. Но Инна, видимо, не слушала его, задумалась.

В раскопе было жарко. Жарко и пыльно пахла земля. Под рейкой осыпалась глина печи. Борис смотрел снизу на погрустневшее почему-то лицо Инны. Рассеянно и задумчиво она смотрела куда-то поверх его головы. Ветер теребил ее волосы и загибал бумагу на планшете, а она машинально разглаживала ее. И он заметил, каким грустным и сразу постаревшим стал ее рот.

— Инна! — окликнул ее Борис. — Ты что?

Она вздрогнула, улыбнулась.

— Так… Смотри-ка! Овцы идут. — Она показала на что-то не видное ему.

Он выглянул из ямы.

По склону холма, обходя раскоп, двигалось большое стадо овец. Коротко мекая, дробно постукивая копытцами по твердой земле, овцы торопливо щипали сухую траву и мелкими трясучими шажками перебегали дальше и дальше. Они шли тесной кучей и терлись друг о друга спутанным грязным мехом. Позади стада шел черный от солнца и земли старик. Поравнявшись с раскопом, старик остановился и, тяжело опершись на высокую палку, стал с вежливым любопытством наблюдать за Борисом и Инной.

— Здравствуй, дед! — вдруг неожиданно весело и озорно крикнула Инна. — Не знаешь, где мои восемнадцать лет? А? Не знаешь? Бедный дед! Не знаешь.

Старик улыбнулся, показал, что не понимает ее, и отошел от раскопа. Покрикивая на овец, что-то сердито и ласково говоря им, он погнал стадо дальше.

— Давай скорее разделаемся с раскопом, — сказала Инна, — и пойдем погуляем. Видишь, — она показала на далекие черные отверстия в склоне холма. — Там, наверно, такие же пещеры, как под нашим лагерем. Пойдем туда.

…Все так же дул сильный ветер и большие белые облака неслись по синему небу. Но у входа в пещеры было тише, жарче пекло солнце — холм не пускал сюда ветер. От черных дыр-входов, придавленных тяжестью холма, к ручью полого спускался откос, поросший колючей, рыжей травой и усеянный крупными и мелкими каменьями и целыми глыбами, отколовшимися от холма. С другой стороны ручья круто уходил вверх склон, поросший лесом.

Они вошли в пещеру. Пол ее был усыпан овечьим пометом. Овцы прятались здесь от жары. После яркого солнечного света внутренность пещеры зияла кромешной темнотой. Лишь сзади ослепительно сиял вход. Скользящий свет тускло освещал неровности стен и выцарапанные пастухами рисунки.

Инна взяла Бориса за руку, и, напряженно вглядываясь, они двинулись в холодную темноту. В глубине пахло сыростью и плесенью. Пропитавшийся влагой известняк казался под ногой мягким и упругим.

— Ничего не видно. Хоть глаз выколи, — шепотом сказала Инна. Ее голос, отраженный от низкого свода, отдался коротким эхом. — Страшно, Борис, правда? — Инна крепче сжала его пальцы. Рука ее была теплой, нежной и доверчивой.

— Что тут страшного, — снисходительно сказал он, — когда-то брали камень, а теперь здесь змеиное царство.

Уже повернув к выходу, они действительно увидели тускло поблескивающую змею. Змея ползла навстречу, совсем близко от них, вдоль стены. Она была толстая, короткая и плавно несла маленькую голову. Она, наверно, смотрела на них…

Когда они выбежали в свет, в тепло, Инна, вздрагивая от испытанного страха, прижалась к Борису, и он поцеловал ее.

Они стояли некоторое время. Жарко светило солнце. Усеянный каменьями откос полого спускался к ручью. А сзади чернели входы в пещеру.

Инна оказалась намного ниже его. Когда она открыла глаза, в ее зрачках он увидел свое крохотное лицо.

Она выскользнула из его рук и, смеясь, побежала вниз по откосу.

Он догнал ее у самого ручья. Инна стояла над небольшим загоном и смотрела в воду. Ровно и гладко изгибаясь, прозрачная вода сливалась с плоского камня и мутнела, поднимая со дна мелкий песок и глину.

Борис растянулся на свежей, яркой траве. Инна подсела к нему и положила его голову к себе на колени.

— Дураки мы с тобой, — перебирая пальцами его волосы, сказала Инна, — в темноте могли наступить на нее. Брр, мерзость какая, — она опять вздрогнула. — А ты совсем еще мальчишка. Маленький совсем. — Она сжала в ладонях его голову. — Чего ты прикидываешься иногда злым и презрительным? Ведь ты добрый. Добрый, кудлатый пес. Добрый, добрый, — и она гладила его по голове. — И глаза у тебя добрые — умные и добрые, как у дворняги, и рот добрый, — она провела пальцем по его губам, — и мужественный, конечно, мужественный. Нос только вот…

Он лежал с закрытыми глазами и под ласковыми руками ее действительно чувствовал себя маленьким и глупым мальчишкой, и, странно, слова Инны не обижали его.

— О чем ты думаешь? — вдруг спросила она.

— Ни о чем, — ответил Борис.

— Тогда пойдем в лес.

Она поднялась и пошла вдоль ручья.

Они пришли к тому месту, где в сильные ливни вода из леса сбегала в ручей. В овраге пахло землей и листьями. Камни-плиты, как неровные ступени,