— Может… ты бы хотела поговорить об этом? — спрашиваю, стараясь убрать из голоса лишнюю жалость. Не знаю, как ее, а меня раздражает, когда люди меня жалеют.

Нимб не отвечает. Просто вытирает текущие по лицу слезы и шмыгает носом.

Повинуясь какому-то порыву, я достаю из сумки блокнот и ручку. Пишу свой номер телефона, отрываю листок и сую ей в ладонь.

— Эмм, мы, конечно, не знакомы, и я обычно… так не делаю, но… короче, позвони мне, если вдруг захочешь выговориться. Знаешь, утверждают, что незнакомцу выговориться проще. Как бы рассказал и забыл. Так что… звони…

Девушка все так же молчит, только рука, смявшая листочек с номером и прижавшая его к бедру, указывает на то, что она прекрасно слышала, что я ей сказала.

Наконец, иду к выходу, и думаю, что совсем сошла с ума, раз начала помогать посторонним девушкам, безответно влюбленным в мужчин. Хотя, вряд ли она мне повзонит. Наверняка подумала, что я ненормальная, так что не стоит забивать голову рассуждениями о своем неожиданном приступе благородства и сострадания. Я бы тоже подумала, что человек ненормальный, если бы он сделал то же, что и я сейчас, и не стала бы звонить или писать ему.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Домой еду не сразу. Какое-то время гуляю по городу и представляю, каково это будет работать в галерее искусств. Справлюсь ли? Сумею ли отдать душу, как об этом говорил Карим Гаясович? Интересно, он будет моим непосредственным боссом? Он вообще-то не похож на человека, который любит искусство и все, свзяанное с ним. Обычно люди с его наружностью наталкивают на мысль, что они замешаны в какой-нибудь нелегальной деятельности. Но буду надеяться, что это не так. Вряд ли отчим стал бы проталкивать меня к человеку, который может быть опасен. Может, он не считает меня дочерью, но не думаю, что хочет причинить мне реальный вред.

Прийдя домой, бросаю сумку на тумбу и бреду к себе в комнату. Там собираюсь переодеться, после чего поужинать — кроме завтрака и мороженого вообще ничего сегодня больше не ела. Но стянув с себя майку, застываю и задерживаю дыхание. На кровати лежит айфон. Тот самый, который я вчера разглядывала в машине отчима. Он… как он здесь оказался?! Рустам Довлатович теперь и в квартиру ко мне без спроса будет врываться?! Инстинктивно оглядываюсь, стараясь заметить малейшие изменения в комнате. Отчим был здесь? Может, он еще что-то принес? Но ничего не вижу. Что за упрямство?! Я же сказала, что этот дурацкий айфон мне не нужен, а он все-равно его принес!

В коридоре раздается громкий звонок смартфона. Если это отчим, то я ему сейчас выскажу. Хотя, может, и не стоит, а то еще не возьмут меня на работу в галерею. Иду в коридор, злясь на него, на себя, и на целый свет. Достаю из сумки смартфон и с удивлением обнаруживаю, что звонит не отчим, а отец. А ему-то что могло понадобиться? Может, он слышал наш разговор с Анной Сергеевной, когда я спрашивала, зачем она продолжает с ним жить, и теперь злится? Принимаю вызов, но не успеваю сказать ни слова, так как отец орет в трубку:

— Это че за х*й приходил ко мне сегодня?!

На мгновение мне начинает казаться, что вопрос отца мне послышался, но он быстро разубеждает меня в этом, продолжая орать:

— Ты с чего решила, что своих кобелей ко мне подсылать можешь? Нажаловалась, что деньги мне даешь? Не устраивает? Так я и не настаиваю. Можешь не давать, но своему сыну я все же отец, и мне решать, с кем он будет общаться, а с кем нет. Ты меня разочаровала, Яна.

— Подожди, — страх сковывает горло стальными ледяными пальцами и сжимает с такой силой, что темнеет в глазах. Я плюхаюсь на постель, и от резкого прогиба матраса, айфон, что принес отчим, подпрыгивает, напоминая о себе. Я смотрю на гаджет, пытаясь собраться с мыслями и сообразить, что сказать отцу, чтобы он не запрещал мне видеться с Сашкой, но на ум приходит только:

— Не понимаю, о чем ты говоришь… Кто приходил? Я никого не подсылала…

Голос скрипит и срывается, я понимаю, что отчасти лгу ему, ведь прекрасно знаю того единственного на свете человека, способного отправиться к отцу и диктовать свои правила. Отчим. Это он сделал. Он снова вмешался в мою жизнь, только на этот раз действовал полностью за моей спиной. Неужели он думал, что я не пойму, не догадаюсь? Неужели считал, что отец станет молчать?! Зачем он вообще к нему ходил?!

— Не ври мне, Яна. Этот хрен сказал мне, что знает про деньги, которые ты мне даешь. Что же, когда ты ему обо всем рассказывала, не доложила и про то, что за встречи с братом платишь, а? — зло усмехается отец. — И где ты нашла этого папика? Он, наверное, моего возраста. Нравятся спать со взрослыми дядьками, дочь?

То, как отец произносит слово дочь, заставялет меня вздрогнуть и сжать ткань майки в руке. В его голосе и интонации столько омерзения и презрения, будто он стыдится самого факта, что я прихожусь ему дочерью. Как же они все меня достали! Да что со мной не так?! Что я им сделала?! Отчим не хочет быть мне отцом, отец поступает еще хуже, а мне приходится терпеливо вариться в этом котле из негативных эмоций в мою сторону, причины которых я даже не знаю.

— Да в общем-то мне плевать. Делай че хочешь. Трахайся с кем хочешь, соси, у кого хочешь. Ты же понимаешь, Яна, что я звоню тебе не для того, чтобы наставить на путь истинный? Если ты хотя бы на миг посчитала, что этот твой подосланный х*й напугает меня, ты ошиблась. Я таких людей знаю, что они его с землей сровнять могут. И тебя вместе с ним, если я попрошу. На пороге нашего дома можешь больше не появляться.

— Но Сашка…

— Сашка без тебя жил раньше, и дальше жить будет. Скажу ему, что сестренка передумала общаться. Поплачет ночку-другую и забудет про тебя.

— Ты не можешь так с нами поступить, — слезы подстпуают к глазам, обжигают щеки и губы, капают на обнаженную грудь, рисуя уродливые дорожки из моего отчаяния. — Он больше тебя не побеспокоит. Я клянусь! Дай мне шанс. Я все сделаю, что ты хочешь.

Страх потерять Сашку такой огромный, что отодвигает остальные чувства и даже отголоски разума, слабо шепчущие, что следует поступить по-другому, на задний план. Мысли путаются, оставляя только одну связную фразу, шарахающую по вискам — я не могу потерять брата.

Отец молчит около минуты, и я в ужасе несколько раз подвожу смартфон к глазам, чтобы убедиться, что он не сбросил вызов. И когда отец все же отвечает, пытаюсь выдохнуть с облегчением, только облегчения вовсе не чувствую.