– И вообще, откуда у нас столько овец? Мы не были так уж богаты!

Лукавил Шахов или нет, понять было сложно. Он когда-то служил в оборонной промышленности, вышел в отставку с медалями за секретные заслуги и только и делал, что поминал былые привилегии. Сев с Маратом за скупо накрытый стол, он сразу начал жаловаться на развинтивших и распродавших всё до гайки работников торпедного завода.

– Ослы! Казнокрады! – надрывался он, закатывая глаза. – Изменники родины!

– А тебе больше всех надо, – ходила с порога к столу сухая жена, устало пожимая плечами.

Матери Марата было всё равно, чему поддакивать, и она горячо поддержала:

– Не говорите, просто преступники! Я и Асельдеру всё время об этом твержу. Он очень хотел к вам зайти, но у них в Институте какой-то бедлам из-за Халилбека, будь он неладен.

– Халилбека? Вы тоже считаете, что он во всём виноват?

– Во всём, совершенно во всём! А разве нет? – завелась мать.

– И ты так считаешь? – обратился Шахов к Марату.

– Нет, я так не считаю. Это слишком сложное дело, обвинение путается в фактах. Тут больше слухи, злые языки.

– Молодец, дай пожму тебе руку, – обрадовался Шахов, крепко сжимая ладонь Марата, – не давай этим женщинам выносить приговор раньше времени!

– А где Сабриночка? – сменила тему мать.

– Она здесь, Хадижа, – отозвалась жена Шахова из кухни, – занимается в комнате. Наверное, не слышала, что вы пришли. Сабрина! Сабрина!

– Хватит её звать, – буркнул Шахов, – не принцесса, сама должна понять, что гости здесь.

В зале на стенах тоже чернели фотографии. Снова директор театра, на этот раз в штанах галифе, с серебряным ремешком на широкой талии, в хромовых сапогах, гордо восседающий на фоне семи или восьми улыбающихся хористок с бубнами, в светлых платках, спускающихся концами до пола.

Рядом висел портрет усопшего дяди Шахова, запечатлённого в молодые годы верхом на мускулистой вороной кобыле. Он был увлечённым коневодом, знатоком ахалтекинских лошадей, тонконогих, выносливых, высоких и почти безгривых. Карьера его, только начавшись, уже мчалась вверх, когда всё обрушилось из-за одной неудачной фразы.

Дяде Шахова было двадцать, он возвращался на завод после лечебного купания коней в морском прибое. С ним были его ровесники, парни с конюшен, потомки погонщиков с Атлыбуюнского перевала. Пока шли по пыльной, звенящей цикадами дороге, у одного жеребца, расслабленного после каспийских солей, вылезла из кожистого мешочка длинная чёрная кишка. Парни рассмеялись, и дядя Шахова, оскалив белые зубы, брякнул:

– Стоит, как Сталин на трибуне!

Шутка обошлась дяде Шахова в десять лет лагерей. Строительство железной дороги Игарка – Салехард, обморожение, истощение… Тем не менее дядюшка упрямо вернулся в жизнь и умер во сне, от сердца, в глубокой старости, оплетённый морщинами, бездетный, худющий, хоть рёбра пересчитывай. По сравнению с дородным старшим братом, директором театра, – просто свечной фитилёк.

В комнату осторожно вошла длиннобровая, недовольная, вежливая через силу Сабрина. Жена Шахова как раз подавала индейку с картофельным пюре и свежие овощи. Все сели, а Шахов продолжал распинаться:

– Приезжаю на завод, а там всё запущено. Никто не встречает, не провожает. Раньше я к директору в кабинет дверь ногой открывал, на служебной «Волге» с флажком раскатывал. Бывало, остановят шофёра за превышение, увидят мои погоны и сразу под козырёк. Извините, мол, и счастливого пути. Да что там наши букашки, если мне генералы в Москве кланяются! Вы, Марат, у себя в конторах сидите и не знаете, кто есть кто. Кстати, какие новости с этим громким делом? С убийством правозащитницы? Лезла, наверное, на рожон. Скажи, вот тот, кого подозревают, действительно виновен?

– Нет.

– Ну, это ты как адвокат говоришь. А если честно?

– Там всё слишком сложно, в это дело нужно вникать. Единственное, что могу сказать: защита будет тяжёлой, потому что настоящие заказчики сидят наверху.

– Ну у нас, как всегда, с больной головы на здоровую. Кто выше, пусть тот и расхлёбывает, да? Так же и с Халилбеком. Пришили человеку всё что можно. А мы с ним, между прочим, дружили практически. Он, я, Борисов Иван Петрович… Вот пару лет назад сели втроём на моторную лодку и почесали в открытое море восьмой цех смотреть.

Марат вспомнил: облезший от времени восьмой цех оборонного завода высился каменной уткой в трёх километрах от берега, прямо в море, стоя на гигантском, наполненном водой железобетонном ящике. Из самого чрева этого цеха в глубины Каспия когда-то запускались торпеды для испытаний. А во время штормов рабочие взлетали на тяжёлых лифтах и хоронились в гостиничных комнатах.

Смотровая вышка чудо-цеха, засиженная сейчас крикливыми бакланами, смахивала издали на торчащий утиный клюв, и Марату в детстве, с берега, казалась, что утка вот-вот нагнётся и клюнет сливающийся с небом горизонт. Цех был заброшен после Отечественной войны, но Шахов утверждал, что в тамошней столовой и в библиотеке ещё недавно можно было видеть лакированный паркет и даже остатки мебели.

Меж тем краем уха Марат улавливал, как мать пытается разговорить жену Шахова и сидящую сурово и прямо Сабрину. Речь, судя по долетающим отрывкам, шла о поминках дяди Шахова. Мать жужжала:

– Ну что обычно соболезнующим гостям раздают? Сахар и полотенца, да? Сахар по три килограмма и полотенца. Но ведь когда горе случается, можно и не найти по хорошей оптовой цене. Я себе заранее закупила.

– Ну что ты, Хадижа!

– А что? Никто не знает, когда мы умрём. Может, сегодня. Может, завтра. А Асельдер, он же в хозяйстве бестолковый, купит не то, распорядиться не сумеет, опозорится на весь род. Вон сын у него был на стороне, что тут скрывать, все знают. Хороший мальчик, Адик, жил по соседству. Шёл вечером по дороге, и тут навстречу наш супермен – Халилбек на джипе. Сбил насмерть.

– Какой ужас, какой ужас… – заладила жена Шахова.

– Да, сбил. А дом его менту достался. Жена Адика втихую продала одному наглому менту, буквально из-под полы. И – юрк на кутан. С детьми обоими. Асельдер всё это глазами своими карими прохлопал. Так что я и носков мужских накупила два мешка на случай чего, чтобы на моих похоронах раздали. И полотенца, три в комплекте. Ну, знаете, одно – для лица, другое – для рук и третье – для этого места.

Мать коротко кивнула себе на низ живота. Сабрина покраснела и отвернулась с брезгливостью.

– А что, вы могли претендовать на дом этого сбитого мальчика? – чопорно полюбопытствовала жена Шахова.

– Что ты, этот полковник из шестого отдела там сразу ремонт затеял, так что мы об этом доме уже забыли.

Шахов, с набитом ртом перечислявший Марату свои почётные звания, услышал последнюю фразу Маратовой матери и оживился.

– Слушайте, а это не тот ли самый полковник из вашего посёлка, который к шахидке в окно залез?