стал его долго задерживать, и Барри пулей вылетел из кабинета.

…Кухня в доме Монца, просторная и светлая, с тремя большими окнами во двор, использовалась, кроме всего прочего, и как столовая для персонала. По заведённому порядку, здесь обедали и ужинали — за необъятным деревянным столом, а для завтраков и чаепитий предназначалась чайная комната, сообщавшаяся с кухней специальным окошком с дверцей. Через него подавался чай и выпечка, по части которой Виктория была большая мастерица.

В стародавние времена еду готовили в большом очаге с вертелами, сейчас же посередине кухни дышала жаром электрическая плита с невообразимым количеством конфорок. Параллельно плите тянулся длинный кухонный остров, над ним сверкали на подвесах медные кастрюли и сковороды. Благодаря разумному расположению рабочих поверхностей, Виктория успевала готовить одновременно множество блюд, очень ловко нарезая, кроша продукты, бросая их в кастрюли, размешивая и, как в танце, продвигаясь по проходу.

Помощницей Виктории служила работящая и покладистая девушка Летка, которая недомогала и по этой причине отсутствовала третий день подряд. Повариха и слышать не хотела о временной замене, поэтому ей приходилось вертеться самой, вдвое сократить количество блюд, изменить график кормлений. Сегодня, например, обед слуг задержался на два часа.

За столом обедали четверо: две девушки-горничные, Гриватта и Фелиси, которую все

звали Лиси; немного в сторонке, как бы дистанцируясь от молодости и красоты, — прачка Тавала, низенькая, плотная, и сухопарая кастелянша Бомбаст, длинноносое существо с седыми кудельками вокруг вытянутого лица.

У плиты, где скворчало и булькало, в хрустком белоснежном фартуке хлопотала сама Виктория, королева кастрюль и подливок, женщина крупная, с большой грудью, круглым лицом и чёрными волосами, свитыми на затылке в блестящий крендель. Распоряжалась она на кухне с решимостью военачальника, поэтому, зная, что за неосторожно вырвавшееся ругательство можно получить по затылку половником, в столовой мужская половина персонала следила за речью особенно тщательно.

— Сантэ хромает… Что у неё с лапкой? — покончив с тарелкой супа, поинтересовалась Фелиси. Она была хорошенькой, с золотистыми локонами, выбивающимися из-под кружевной наколки.

Гриватта и Тавала молча переглянулись.

— Кое-кто не знает, обо что ему ноги почесать, — съязвила кастелянша.

Виктория грохнула кастрюлей и, повернув голову, громко сказала:

— А кое-кто чешет своим раздвоенным языком!

Бомбаст, поджав губы, принялась с излишним усердием собирать кусочком хлеба соус с тарелки. Её намерение между прочим упомянуть за обедом о том, что кое-кто слишком часто меняет фартуки, умерло в зародыше.

Фелиси вопросительно взглянула на Гриватту и произнесла одними губами: «Фанни?» Гриватта кивнула.

— И будет совсем хорошо, если никто не станет обсуждать вчерашнее побоище, — добавила Виктория. — У нас тут, вообще-то, обед.

— Всё понятно, — сказала разочарованная Гриватта низким хрипловатым голосом. — О хозяевах ни слова, о потраве молчим. Остаются новости из психбольницы. Тавала, — обратилась она к сосредоточенно жующей прачке, — что там твой зять рассказывает? Как его? Тмин?

— Твин! Ой… Такое рассказывает! Всякие страсти, — польщённая вниманием, зачастила Тавала. — Жуть! Не больница, а лес Ный! Оказывается, те пациенты, — она понизила голос, — в которых кошки вселились, а обратно не выселяются, совсем спятили… Весеннее обострение… Ходят, несчастные, на полусогнутых лапах… Тьфу ты, на ногах! И даже умываются, как кошки. А когда хотят спариться, то мяукают и катаются по полу.

— Ох, — выдохнула Фелиси, приложив ладони к горящим щекам. Её синие глаза сделались совсем круглыми.

— А едят как! Запрыгивают на стол и лакают из тарелки, — добавила Тавала, довольная произведённым эффектом. Она поманила рукой, все наклонились к ней, вытянув шеи. — Хозяйка там бывает, подолгу с ними о чём-то толкует, — шёпотом добавила Тавала.

— Я не глухая! — Виктория шумно разбила яйцо в чашу миксера.

— Вы не поверите, кого Твин там давеча видел… — продолжала Тавала, не в силах удержать в себе новость. — Жену нашего молочника! Наконец-то её туда отправили, злюку ненормальную!

— Тавала Ой! — рявкнула Виктория. Остальные дружно отпрянули и принялись за еду, а Тавала втянула голову в плечи. — Сейчас я кому-то такой ой устрою… язык отсохнет!

Тавала с виноватым видом склонилась над тарелкой, а Виктория включила миксер.

— Интересно, почему кошки в людей вселяются? — спросила Фелиси, когда миксер затих.

— Не в любого. Зять говорит, нужна какая-то ало… аломания, — выдавила из себя Тавала, косясь на повариху.

— Может, аномалия?

— Во-во, кажется, так.

Бомбаст нащупала и несильно сжала свой крошечный седой пучок на затылке. Так она привлекала к себе внимание, когда хотела сказать что-то важное.

— А вы верьте больше. Говорят, что аломалия, а потом окажется зараза. Позаразимся все и будем по полу кататься. Мяукать, п-ф-ф, спариваясь!

— Ну, тебе-то это не грозит, Анаболия, — лениво заметила Гриватта, принимаясь за лимонный кекс. — Катайся, не катайся…

Фелиси прыснула, а Виктория за спиной у Бомбаст замахала на Гриватту руками, но не смогла удержаться и вскоре уже тряслась у плиты от беззвучного смеха.

Побагровевшая Бомбаст вскочила и покинула кухню, бросая по сторонам испепеляющие взгляды. В доме эту старую деву не любили за подозрительность и откровенную неприязнь ко всем и всему и платили ей тем же.

Виктория вытерла краем фартука выступившие слёзы и вернулась к работе, а на кухню заглянула ловисса — главная над слугами, красивая женщина лет тридцати, белокожая, голубоглазая, с волнистыми тёмно-каштановыми волосами до плеч. На работе она носила узкую тёмную юбку до колен и мягкий пуловер или, как сейчас, светлую блузку, а из обуви предпочитала туфли-лодочки на низком каблуке. Звали её Длит. Она была правой рукой госпожи Монца и заправляла домом, обладая счастливой способностью ладить с людьми и в мгновение ока решать самые трудные проблемы.

Ловисса поинтересовалась, вовремя ли будет готов ужин, и, получив от Виктории подтверждение, удалилась.

— А помните, как госпожа ловисса пришла к нам осенью? — спросила Тавала. — Господин Куафюр, как её увидел утром, сразу увёл к себе, она села в кресло перед зеркалом, платок сняла, а у неё волосы так и сияют. Мы с Софией случайно это всё наблюдали, он же, господин Куафюр, дверь никогда плотно не закрывает, когда стрижёт…

— И что? — спросила Гриватта.

— Ну, он увидел её волосы, и его прямо перекосило. Стал перебирать прядь за прядью, медленно ощупывать, разглядывать, как он всегда делает, а потом клюнул носом в маковку и понюхал… А она и говорит: подрежь немного сзади, только не клади мои волосы, то есть пряди, в свой мешок…

— Быстрее, Тавала, — в нетерпении сказала Фелиси. — Умеешь ты закрутить интригу. Что дальше?

— Дальше лицо у него помертвело, и их взгляды встретились в зеркале, — зловещим тоном продолжала прачка. — Уставились друг на друга, как родные после долгой разлуки.

— Странно. Выходит, они знакомы?

Тавала