Законный опекун Марион Куэйд был семейным солиситором и в основном держался в тени, проявляя себя, лишь когда приходило время платить за обучение Марион. По счастливой случайности он сейчас находился в Новой Зеландии, рыбачил на каком-то неприступном озере. Марион, как слышала миссис Эпплъярд, частенько звала его «стариканом». Послание ему было подписано и скреплено печатью с горячей надеждой на то, что солиситор оправдает свою репутацию и не станет будить лихо до получения дальнейших подробностей. Наконец, еще одно письмо было отправлено восьмидесятилетнему отцу Греты Макроу, жившему в одиночестве с собакой и Библией на отдаленном острове Гебридского архипелага. Вряд ли от него стоило ждать проблем, ведь с момента приезда дочери в Австралию, а ей тогда было всего восемнадцать, старик не черкнул ей ни строчки. Все четыре письма были проштампованы и оставлены на столике в холле, чтобы Том отправил их с вечерним поездом.

Днем в четверг, девятнадцатого февраля, Майкл Фитцхуберт и Альберт Кранделл сидели в лодочном сарае напротив декоративного озера полковника Фитцхуберта и в дружелюбном молчании распивали бутылку австралийского пива «Балларат биттер». Альберту дали пару часов свободного времени, Майк взял временную передышку от обязанностей помощника тетушки на ее ежегодном приеме гостей в саду. Озеро казалось глубоким и темным, а еще ледяным, несмотря на томящую летнюю жару. С одной стороны водоем зарос водяными лилиями, в чьих чашечках кремового цвета отражались лучи катящегося к горизонту солнца. Одинокий белый лебедь стоял на листьях кувшинок, поджав одну светло-красную лапу; по поверхности озера то и дело кругами проходила рябь. На противоположной стороне древовидные папоротники и голубые гортензии перемежались с естественным лесом, окружившим низкий домик с верандой, по лужайке рядом с которым в тени вязов и дубов бродили гости. Две горничные за раскладным столом подавали клубнику со сливками, ведь прием, как ни крути, был изысканный: тут и гости из Губернаторского дома, где летом жил губернатор штата, и нанятый лакей, и трое музыкантов из Мельбурна, и большое количество французского шампанского. Извозчика хотели нарядить в тесный черный пиджак, чтобы он подавал гостям шампанское за баром, но Альберт ответил, что вообще-то его работа – следить за лошадьми.

– Как я сказал твоему дядюшке: «Я извозчик, сэр, а не какой-то чертов официант».

Майк рассмеялся.

– Со всеми этими татуировками на руках в виде русалок ты похож на моряка.

– Моряк мне их и набил, в Сиднее. Хотел украсить и грудь, да деньги у меня кончились. Жаль. Было мне тогда всего пятнадцать…

Мысленно перенесенный в мир, где пятнадцатилетние мальчишки с радостью тратили последний шиллинг на изувечение собственного тела, Майк смотрел на друга с неким благоговением. Сам-то он в пятнадцать был еще ребенком, которому давали шиллинг в неделю на карманные расходы и еще один – в воскресенье утром на пожертвование в церкви… После пикника между юношами зародилась приятная нетребовательная дружба. Глянуть на них – парочка вовсе несовместимая. Альберт гибкий, в рубахе с закатанными рукавами и молескиновых штанах; Майкл весь натянутый, в наряде для приема и с гвоздикой в петлице. «Майк – славный парень, – сказал Альберт кухарке, с которой дружил. – Мы с ним приятели». И в хорошем смысле этого слишком часто употребляемого слова так оно и было. То, что Альберт, примеривший серый цилиндр друга на свою взъерошенную круглую голову, походил на комика из мюзик-холла, а Майк в засаленной шляпе Альберта с широкими полями будто сошел со страниц журналов с приключенческими историями типа «Магнита» или «Мальчишеской газеты», вовсе ничего не значило. Как и то, что по стечению жизненных обстоятельств один из них был практически безграмотным, а второй в возрасте двадцати лет отличался вопиющей наивностью – частное образование не гарантировало способность к зрелому восприятию жизни. В компании друг друга ни один из молодых людей не задумывался о собственных недостатках, если таковые у них имелись.

Царила приятная атмосфера взаимного понимания, много говорить не приходилось. Если что и обсуждали, так это темы повседневного интереса: больная задняя нога кобылы, которую Альберт мазал стокгольмской сосновой смолой, или упрямое желание полковника держать чертов розарий, требовавший больше прополки, чем акр картофеля, да и какой вообще толк от этих роз? Только время зря тратить. Щекотливые вопросы вроде политических или каких-либо других убеждений, которые принимаешь за свои, прочитав о них в прессе, они не затрагивали. А в дружбе от этого только легче. К примеру, им ничуть не мешало то, что отец Майка был членом палаты лордов, тогда как отец Альберта, когда тот последний раз о нем слышал, служил разъездным подсобным рабочим, вечно спорящим о чем-то с хозяином сарая. Для Альберта юный Фитцхуберт стал идеальным компаньоном – парень мог часами молча сидеть на перевернутом ящике для соломы на конном дворе, упиваясь мудростью и остроумием местного жителя. Некоторые из ужасающих историй Альберта были правдивы, другие – не очень, однако Майку было все равно. Для него свободно текущая беседа с конюхом являлась бескрайним источником приятных наставлений не только о жизни в целом, но и об Австралии. На кухне дома Лейк-Вью достопочтенного Майкла, члена одной из старейших и богатейших семей Соединенного Королевства, часто называли «бедным английским парнишкой» из чистого сострадания к юноше, которому пришлось многое познавать заново.

– Черт, ни за что бы не согласилась занять его место, даже за воз самородков, – сказала кухарка, чей заработок в двадцать пять шиллингов в неделю считался хорошей платой.

Тем временем в гостиной Майк рассказывал дяде с тетей о том, какой хороший парень этот Альберт.

– И такой умный! Не представляете, сколько всего он знает.

– Хм-м. Не сомневаюсь, – подмигнул ему полковник. – Юный Кранделл довольно неотесан, зато смышлен и прекрасно ухаживает за лошадьми.

Его жена фыркнула, представив запах сена и конского навоза.

– Не думаю, что разговоры с Кранделлом можно назвать поучительными.

По безмятежному озеру медленно вытягивались тени. Над поверхностью воды тихо переливались доносящиеся из розария звуки вальса «На прекрасном голубом Дунае». Чрезмерно восхваляемые розы уже не представляли интереса для обсуждения. Полковник с парой-тройкой избранных мужчин устроился под плакучим вязом, захватив виски с содовой, а миссис Фитцхуберт, как могла, удерживала остальных собравшихся вместе с помощью лимонада.

– Проклятье, уже пять. – Майкл неохотно вытащил длинные ноги из-под стола. – Я обещал тетушке, что покажу мисс Стэк розарий перед ее уходом.

– Стэк? У которой ноги как бокалы для шампанского?

Майк понятия о том не имел – конечности мисс Стэк его не интересовали.

– Видел, как она сегодня выходила из экипажа. Кстати, конюх сказал, что полицейские опять рыскали у Висячей скалы.

– Боже мой! – воскликнул юноша, снова садясь. – Зачем? Обнаружили что-то новое?

– Если бы! Вот что я скажу: если ни парни с Расселл-стрит, ни черный следопыт, ни чертовы собаки не могут их найти, то чего нам волноваться? Лучше прикончим бутылочку. Столько людей уже там заблудилось за все время!.. Как по мне, дело кончено.