В круглых серебряных мисах были здесь студни — свиные, куриные и рыбные, моченые яблоки, редька в сметане, соленые огурцы и грибы всевозможных сортов; в приземистых золотых ставцах икра осетровая, белужья и щучья играла веселой искрой, дробя и отражая свет сотен восковых свечей, освещавших трапезную; на кованых и резных драгоценных блюдах всюду, куда ни глянь, громоздились и иные холодные закуски: копченые языки, окорока, буженина, рыбные балыки, поросятина под хреном, налимья печень с луком, перепела в масле и многое еще.

Казалось бы, во всю ночь не одолеть гостям этого изобилия, ан нет — не проходило и получаса, как многие блюда и мисы уже пустели, их наполняли снова или заменяли иными. Десятка два хорошо обученных своему делу отроков — к каждому случаю все в одинаковых длинных рубахах, то голубых, то белых, то алых, — бесшумно двигались за спинами пирующих, передавая блюда, наполняя тарелки и разливая по чаркам настойки, кому какая люба: рябиновую, мятную, полынную, можжевеловую, смородиновую, анисовую…

Проходил час либо полтора, и отроки убирали со столов десятки порожних блюд. Но трапеза этим лишь начиналась: слуги вносили объемистые серебряные мисы со щами и с ухой, блюда с мясными, рыбными и капустными пирогами, кулебяками, курниками, лапшатниками, блинчатниками и оладьями.

Затем появлялись рыбные кушанья и к ним в небольшом количестве белое угорское или рейнское вино. И наконец, следовало традиционное блюдо московского великокняжеского и царского стола, без которого не обходилось ни одно пиршество: жареные лебеди. Слуги вносили их целиком[216], на резных деревянных подносах, изукрашенных зеленью, и ставили на особый стол, посреди трапезной, где несколько стольничих резали их на части и раскладывали по серебряным блюдам. Обычно рассчитывали одного лебедя на шесть-семь едоков, но до конца пиршества еще было далеко.

Дав пирующим время управиться с лебедями, их продолжали потчевать другими мясными блюдами: несли запеченных с кашей ягнят, гусей с яблоками, уток с тертой свеклой, тетеревов с брусникой, рябчиков в сметане, оленину с чесноком и другое. Слуги в это время обносили гостей красным грузинским вином и крепкими стоялыми медами, от старости утратившими сладость. И в конце подавались «заедки»: ягоды, варенные в меду, — а летом и свежие, со сливками, — орехи, пряники, коврижки и сладкие пироги, мед в сотах, малиновый и смородиновый квас и сладкие наливки.

В это время иной раз, по распоряжению князя, в трапезной появлялись песенники — гусляры, а то и ряженые — скоморохи, принимавшиеся дурачиться между столами и потешать гостей забавными выходками и прибаутками. Среди них часто бывали известные острословы, умевшие ловко поддеть и вышутить кого-либо из присутствующих, но на это обижаться не полагалось.

Такая трапеза длилась часами, и по ее окончании, несмотря на привычку, далеко не все бывали в состоянии подняться с места. Но выпившие лишнее держали себя благопристойно, разума не теряли, а если где-нибудь и вспыхивала ссора, обычно было достаточно строгого слова государя или укоризненного взгляда митрополита, чтобы она прекратилась. И лишь в редких случаях, по знаку Дмитрия, стольникам приходилось выводить из-за стола без меры упившегося и отправлять его домой.

Один лишь владыка Алексей не пил ничего, ел только рыбное и до конца никогда не оставался. Обычно, когда вносили лебедей, он покидал трапезную, сославшись на недомогание или на необходимость работать.

Несмотря на то что по нынешним представлениям каждый ел за четверых, по окончании пиршества многие яства оставались несъеденными, и на следующее утро дворцовые слуги в сопровождении стольников разносили блюда со снедью по домам бояр и иных гостей, которым великий князь желал выказать свое особое благоволение.

На пир, конечно, был зван и Карач-мурза. Его посадили на почетное место, по левую руку великого князя, — по правую сидел митрополит Алексей. От прежнего высокомерия Дмитрия не оставалось теперь и следа — он просто и дружески беседовал с ханским послом, расспрашивая его о Белой Орде и о Хорезме, где воспитывался мурза, и дивясь его обширным знаниям.

Такое отношение со стороны князя Дмитрия было понятным: Карач-мурза оказал ему важную услугу. Кроме того, былая ненависть к татарам в русском народе теперь уже значительно ослабела, а представители татарской знати обычно встречали на Руси радушный прием, ибо как раз в эти годы, видя начавшийся развал Орды, они усиленно искали сближения с русскими князьями и охотно переходили к ним на службу. К концу XIV столетия среди бояр и воевод Московского, Тверского, Рязанского, Нижегородского и иных русских княжеств было уже немало татар, ставших родоначальниками значительной части старого русского дворянства[217].

Едва выпили по две-три чарки и закусили, Дмитрий подал знак, и к Карач-мурзе приблизились окольничий Челищев и стольник Сенявин. Первый обеими руками держал на вышитой шелком подушке драгоценную саблю в ножнах, богато изукрашенных золотом и самоцветами, второй — налитый до краев золотой кубок замечательной чеканной работы. В трапезной внезапно наступила полная тишина.

— Высокородный князь и мурза! — с низким поклоном сказал Челищев. — Князь великий Дмитрей Иванович Московский и всея Руси просит тебя принять от него эту саблю в дружбу и в память!

Карач-мурза встал, низко поклонился Дмитрию, вынул саблю из ножен и, держа ее одной рукой за эфес, а другой за острие, приложил ко лбу и к груди, потом поцеловал клинок и сказал:

— Именем великого Аллаха клянусь всегда быть тебе верным другом, князь! И если я порушу свою клятву, да поразит эта сабля меня самого![218]

Окольничий Челищев сделал шаг в сторону, и на его место встал стольник Сенявин.

— Высокородный князь и мурза, — кланяясь, сказал он. — Великий князь Дмитрей Иванович Московский и всея Руси просит принять тебя этот кубок, как память о том, что на Москве ты всегда желанный гость!

Карач-мурза взял из рук Сенявина кубок снова поклонился Дмитрию и промолвил:

— Будь здрав на многие годы, князь, и пусть Аллах никогда не оставит тебя своими милостями! Твой подарок мне дорог, но ласка еще дороже. А Москвы не забуду, и путь, ведущий в нее, всегда будет для меня путем желанным и радостным. — С этими словами он осушил кубок до дна, поставил его на стол и, опять поклонившись великому князю, сел на свое место. Трапезная огласилась приветственными криками и звоном кубков и чар.