— Истина, отче, так оно лучше будет, — согласился Дмитрий.

— Стало быть, на том порешим. Я сей же час упрежу обо всем мурзу. Чай, и он таким поворотом останется доволен: ему будет куда ловчее, ежели не он, а сам Михайла о тех делах речь заведет. А ты после полдника пошли сказать тверскому князю, что к ханскому послу путь для него открыт.

* * *

Получив от великого князя новые распоряжения, Гавша Андреевич немедля отправился к своему узнику.

— Бывай здоров, княже, — сказал он, входя в горницу и перекрестившись на образа. — Ну как? Все еще серчаешь на Дмитрея Ивановича за вчерашнее?

— Провалились бы вы оба в преисподнюю али еще куда подалее, — негромко, но прочувственно ответил князь Михайла, поворачиваясь к боярину спиной и тем показывая, что вступать в разговор не намерен.

— Вот Богу-то и видать, кто из вас двоих сердцем чище! Ты ему провалиться сулишь, а он мне повелел: скажи, мол, князю Михайле Александровичу, что, коли желает говорить с ханским послом, я ему в том не помеха. Пускай идет хоть сегодня и беседует с татарином, о чем ему надобно.

Князь Михайла был этим известием изрядно удивлен, но виду не показал. Он снова повернулся к Гавше лицом и, усмехнувшись, промолвил:

— Отколе взялась такая доброта, отгадать нетрудно: не иначе как сам посол захотел меня повидать и дознаться правды — вот князек-то ваш и поджал сразу хвост.

— Ежели бы так было, тебе бы сказали: в такой вот час иди к послу, да и только. А тебе говорят: иди, ежели сам хочешь и когда тебе любо. А коли размыслил — не ходи. Дмитрей Иванович тебя не неволит.

— Когда же идти-то? — помолчав, спросил князь Михайла.

— А уж это ты сам решай. Коли желаешь, я пошлю человека на Посольский двор, дабы узнал он, когда посол тебя принять схочет. По ответу глядя и пойдешь. Отпустить тебя дозволено одного, без стражи. И такоже сам в обрат воротишься, когда наговоришься с послом.

— А где я толмача возьму? Ослобонили бы хоть на час боярина моего Федора Бибика: он сам ордынского роду и по-татарски знает вельми добро.

— Толмач тебе не занадобится, княже: ханский посол по-нашему чешет, словно бы на Руси родился. Сам слыхал.

— Ну, то еще лучше, — обрадовался Михайла Александрович. — Коли так, боярин, будь ласков, пошли кого-либо на Посольский двор немедля. Пусть твой человек спросит, неможно ли мне сейчас прийти?

* * *

Когда пожилой и невозмутимый нукер ввел князя Михайлу в посольские покои, Карач-мурза в полосатом шелковом халате и в расшитой золотом тюбетейке сидел на скамье у стола и, макая гусиное перо в плошку с чернью, что-то писал на лежавшем перед ним листе сероватой бумаги[213].

И наружность и занятие посла были столь необычны для татарина, что Михайла Александрович в первый миг растерялся и подумал, не подстроено ли все это Дмитрием? Но быстро сообразил, что, будь это так, ордынца сумели бы сделать более похожим. И потому, отбросив сомнения, он поклонился в меру низко и сказал послу, который в эту минуту поднял голову и глянул на вошедшего:

— Будь здрав на многие годы, почтенный мурза! А я, Михайла, княж-Александров сын и великий князь Тверской, усердный за тебя Богу молельщик.

— Здравствуй в мире и ты, князь, — негромко ответил Карач-мурза, кивнув головой. — Садись и сказывай, почто хотел меня видеть?

— Допрежь всего, — сказал князь Михайла, еще не садясь, как того требовал обычай, — хотел я тебя спросить: здоров и благополучен ли отец мой, великий хан Азиз-ходжа, наш мудрый повелитель и заступник всех неправедно обиженных?

— Великий хан Азиз-ходжа, да пребудет с ним навеки милость Аллаха, здоров и благополучен. Садись же и говори, какое дело привело тебя ко мне?

— Ты, высокородный мурза, не обессудь, что пришел я с пустыми руками и не могу ныне одарить тебя, как велит обычай и как мне бы самому хотелось. Сам знаешь, я тут не дома. Но уж как только ворочусь к себе в Тверь, тотчас пришлю тебе мехов собольих и саблю такую, что не у всякого хана сыщется…

— На добром слове тебе спасибо, князь, но даров твоих мне не надобно. Сказывай о деле.

— Коли так, изволь, — промолвил несколько удивленный Михайла Александрович. — Скажи, почтенный посол, ведомо ли великому хану, что московский князь Дмитрей Иванович, по любви и братству зазвавши меня в Москву, тут повелел схватить и вот уже два месяца томит в заточении?

— Великий хан знает о том от твоего гонца. И он прислал меня сюда, чтобы моими глазами увидеть истину и моим разумением снова наладить мир и согласие промеж Москвой и Тверью.

— Благодарение Господу! — обрадованно воскликнул князь Михайла. — Коли так, ты уже повелел московскому князю ослобонить меня и моих людей?

— Да. Такова воля великого хана, и я возвестил ее князю Дмитрею Ивановичу.

— Спаси тебя Господь, мурза! А великому хану Азизу-ходже, заступнику и покровителю моему, земно кланяюсь и обещаюсь быть верным слугою. Стало быть, я могу хоть сего же дня ворочаться в Тверь?

— Тверь не твой город, — спокойно промолвил Карач-мурза. — Ты можешь ехать в свою вотчину, в город Микулин.

— Как в Микулин?! Да ведь я ныне в Твери княжу!

— Ты сел в Твери силою и ханского согласия на то не испрашивал. Досе мы знаем тверского великого князя Василея, дядю твоего, а ты для нас князь Микулинский. И ежели набольший из русских князей, Дмитрей Иванович, тебя в Тверь не пускает, правда на его стороне, ибо старый тверской князь, коего ты незаконно согнал, жил с ним в мире и в дружбе, а ты того не хочешь!

— В том он солгал тебе! — воскликнул князь Михайла, пораженный таким неожиданным для себя оборотом дела. — Я с ним войны не ищу! Не хочу лишь крест ему поцеловать и признать себя его молодшим братом. Но равным быть согласен, хотя всем ведомо, что род мой выше его рода и что великое княжение над Русью по закону мне надлежит!

— У меня нет повеления от великого хана разбираться в том, чей род старше, князь. Но мне велено рассудить вас двоих — князя Дмитрея и тебя. И я рассудил так: у князя Дмитрея нет права держать тебя в неволе и ты свободен. Путь же твой из Москвы — в Микулин. А ежели хочешь в Твери княжить, допрежь того поладь добром с московским князем. Без этого ни помощи, ни признания тебе от великого хана не будет.

— Эх, мурза! Воистину слепы вы там, в Орде! Ужели же великий хан не может уразуметь, что у Дмитрея на уме? Коли он нас, князей русских, всех себе покорит, мыслишь ты, станет он платить вам дань и ходить под рукою вашего хана? Он хочет стать единым и вольным царем над всей Русью и вы же ему в том пособляете!