Троицкая летопись

Несмотря на свой беспокойный нрав и постоянные войны с соседями, великий князь Михаил Александрович Тверской пользовался на Руси уважением и широкими симпатиями, притом вполне заслуженными. В положительной оценке его личности сходятся все современники, включая сюда и московских летописцев.

По общим отзывам, он был весьма образованным, гуманным и добрым человеком и заботливым, справедливым государем. Как и все прочие князья его времени, он деятельно и упорно защищал свою независимость, но в каких-либо особо эгоистических устремлениях и тем более в отсутствии патриотизма его обвинить нельзя: нет сомнения, что Русь он любил и желал ей освобождения от татарского ига ничуть не меньше, чем желал того же Дмитрий Московский. Но в то, что это освобождение несет русскому народу именно Москва, он не верил и московских князей искренно считал «ворами», незаконно присвоившими себе великое княжение и готовыми на все ради того, чтобы его за собою удержать.

Как в смысле родового старшинства, так и в деле борьбы за освобождение от татарского гнета Михаил Александрович, конечно, считал Тверских князей первыми и по существу был прав и в том и в другом: из всех князей Владимирко-Суздальской Руси тверские были старшими и великое княжение, по русским законам, принадлежало им; о свержении татарской власти Тверь тоже начала помышлять раньше всех остальных и неоднократно предпринимала смелые шаги в этом направлении. Еще в 1295 году дед Михаила Александровича, великий князь Михаил Ярославич, заключил с Новгородом союз, явно направленный против Орды, и если не выступил против нее открыто, то лишь потому, что его не захотели поддержать другие и прежде всего — московский князь Даниил Александрович. Не было в ту пору у тверских князей никакой приверженности и к Литве: тот же Михаил Ярославич за годы своего княжения воевал с нею несколько раз.

В длительной борьбе за великокняжеский стол, возникшей между тверскими и московскими князьями, последние опирались главным образом на Орду, которой они выказывали полную покорность, и тем обеспечивали себе поддержку ханов. Дед, отец, дядя и старший брат Михаила Александровича были казнены в Орде по проискам московских князей; когда в 1327 году тверичи восстали против татарского сатрапа Чол-хана, посаженного великим ханом Узбеком в Тверь, — как говорили, на постоянное княжение, — это восстание утопил в крови московский князь Иван Калита, пришедший в Тверскую землю во главе пятидесятитысячного татарского войска.

Сам князь Михаил родился в изгнании, в городе Пскове, куда его отец вынужден был бежать из своего княжества, преследуемый Москвой и татарами. Мог ли он после всего этого верить, что московские князья всерьез намереваются вступить в освободительную борьбу с Ордой, на которую они всегда опирались и благодаря которой возвысились над другими русскими князьями? Это последнее обстоятельство вполне оправдывало в глазах Михаила Александровича и вынужденное сближение Твери с Литвой: оно в силу сложившейся обстановки диктовалось требованиями самозащиты и было достигнуто при помощи ряда брачных союзов, заключенных между тверскими и литовскими князьями. Так, дядя Михаила Александровича, великий князь Дмитрий Михайлович, получивший прозвище Грозные Очи, был женат на сестре Ольгерда, Марии Гедиминовне; родная сестра его, Ульяна, была женою самого Ольгерда, а сын его, княжич Иван, женился на племяннице литовского государя, Марии Кейстутовне. Все эти родственные связи давали Литве повод поддерживать Тверь против Москвы, а совершенно обрусевшая семья Ольгерда Гедиминовича охотно предоставляла убежище тем тверским князьям, которым приходилось временно покидать свою отчину, спасаясь от преследования московских князей и приводимых ими татар.

Ольгерд по воспитанию был больше русским, чем литовцем. Государство свое, постепенно вобравшее в себя все западные и южные русские княжества, он называл Литовско-Русским, причем русскому началу в нем открыто отдавал предпочтение над литовским. Так, государственным языком там считался русский[208], а государственной религией — православие. С детства исповедуя православную веру, Ольгерд был ее ревностным защитником и даже добился от вселенского патриарха учреждения независимой литовской митрополии, которая позже была упразднена под давлением Москвы. Литовцев, за малейшее неуважение к русским или за чинимые им обиды он сурово карал. В общем, он делал все от него зависящее, чтобы русские в его государстве чувствовали себя как дома. Вернее даже, чтобы, оставаясь у себя дома, они видели в нем, Ольгерде, не захватчика, а покровителя и наиболее выгодного для них государя.

Прибирая к рукам огромные русские области, он действовал, где это было возможно, не как завоеватель, а как объединитель Руси, преследующий ту же цель, что и московские князья, но имеющий перед ними два важнейших преимущества, которые он всюду подчеркивал: он был независим от Орды и обладал достаточной силой, чтобы положить конец княжеским усобицам.

И это производило свое действие: возможность отдохнуть от междоусобных войн и избавиться от необходимости платить дань татарскому хану многих влекла к Ольгерду. Целый ряд русских земель передался ему добровольно или оказав лишь незначительное сопротивление. Народу это на первых порах принесло явное облегчение; положение резко изменилось лишь после смерти Ольгерда, когда в силу польско-литовской унии верх в стране взяли католики. Что же касается русских князей, то многие из них, уже хорошо понимая, что самостоятельности им все равно не сохранить, предпочитали признать свою зависимость от Литвы, а не от Москвы, ибо это избавляло их от подчинения Орде.

Для всех признавших его власть Ольгерд был государем добрым и милостивым. Покорившихся ему русских удельных князей он оставлял на своих местах и им говорил: «Я старины вашей и обычаев ни в чем не рушу и никакой новины в ваших землях не завожу. Живите под моей рукою, как и прежде жили».

Зная все это, тверской князь Михаил Александрович, стоящий между Москвой и Литвой, не видел ничего предосудительного в том, что пользовался помощью Ольгерда. Он имел все основания не доверять Москве и не ждать от нее решительных действий против татар, полагая, что Дмитрий Иванович лишь ловко играет на этой идее, чтобы привлечь народные симпатии и легче подчинить себе других русских князей. С другой стороны, ему казалось, что при заведенных Ольгердом порядках Литва скоро сама совершенно обрусеет, и потому опасным врагом русского народа он ее отнюдь не считал.

Он был к тому же уверен, что, когда на Руси появится единый и всеми признанный государь, который сбросит татарское иго, все те русские земли, которые временно подчинились Ольгерду, сами от него отойдут. И таким государем-освободителем мечтал стать сам Михаил Александрович, хотя бы ему и пришлось для этого вначале опереться на того же Ольгерда. «Разве это хуже, чем опираться на помощь татар, как всегда делали Московские князья?» — думал он.

Таким образом, столкновение и борьбу Михаила Александровича с Москвой нельзя рассматривать как сознательную измену интересам Руси. Самое большое, в чем можно его обвинять, это в непонимании обстановки и в отсутствии политической дальнозоркости. Отчасти его действиями руководили соображения самозащиты, в основном же тут налицо скорее соревнование в деле служения родной земле, в ее конечном освобождении и возвеличении. Каждый из двух князей-соперников шел к этой цели своими собственными путями, и если борьба закончилась торжеством Дмитрия Московского, то лишь потому, что его пути оказались правильнее и нашли опору в более мощных слоях народа. Выражаясь языком современности, они оказались демократичней путей Михаила Тверского.