Старик келарь, вошедший с серебряным свечником, в котором горели три толстых восковых свечи, нарушил размышления митрополита и вернул его мысли к действительности. Он потер лоб сухой старческой рукой и спросил:

— Что, не приходил еще ханский посол?

— Покуда не был, владыка, — ответил монах, ставя свечник на стол. — Должно, не придет уже, вишь, ночь на дворе.

— Придет беспременно. Тогда веди его прямо сюда.

— Приведу, владыка. Чем еще велишь послужить тебе?

— Ничего не надобно, отче. Ступай покуда с Богом.

Инок бесшумно вышел, а митрополит снова погрузился в раздумье. Но теперь мысли его приняли иное направление:

«А может, и впрямь не придет посол? Хотя такой слова своего не порушит, видать по обличью… Удивления оно достойно, его обличье: николи не встречал такого татарина… Да точно ли он татарин? Что-то мне с первого мига, как его увидел, гребтится иное… будто знаем он мне. Но отколь?.. Кажись, вот-вот ухвачу, постигну, ан нет, уплывает… Господи, освети разум, укрепи память мою!..»

Старец закрыл глаза и, откинув голову на спинку кресла, замер неподвижно, весь унесясь в минувшее. Так прошло несколько минут. Вдруг лицо его посветлело, в открывшихся глазах блеснула радость. Он вспомнил!

* * *

Это было тринадцать лет тому назад, когда он, Алексей, впервые посетил Орду и Господь послал ему силу исцелить ослепшую ханшу Тайдулу. В те дни в Сарае о том только и говорили. У православного епископского подворья, где остановился митрополит, день и ночь стояла толпа всякого убогого люда, чаявшего хоть коснуться одежд русского чудотворца либо поднять горсть пыли с того места, куда ступила его нога.

И вот, поздно вечером, когда уже совсем смерклось, растолкав убогих, вошел в ворота человек — по одежде знатный татарин — и потребовал допустить его к святителю. Думая, что это посланный от великого хана либо от Тайдулы, коего ожидал владыка, слуги его тотчас впустили.

Примечательный то был человек — такого, увидевши раз, не забудешь: росту огромного, в плечах косая сажень, лицом еще не стар и глаза острые, а волосы и борода белее снегу… Сказался он русским, по имени Никита, из карачевских боярских детей, но в Орде прожил уже много лет. И, испросив благословения, поведал он тогда историю вельми необычную.

Будто в городе Сыгнаке, на реке Сейхун[206], при ставке ак-ордынского великого хана Чимтая, проживает родной внук этого хана — в ту пору отрок годов двенадцати либо тринадцати. И будто тот отрок, рожденный от матери-татарки, на деле есть русский княжич, сын законный князя Карачевского, Василия Пантелеича, коего на Руси давно почитали пропавшим без вести. Но Никита, бывший его стремянным и не разлучавшийся со своим господином до самой его смерти, в тот вечер открыл всю правду…

Он рассказал, как Тит Мстиславич Козельский, научаемый братом своим молодшим, князем Андреем Звенигородским, неправдою добыл у великого хана Узбека ярлык на большое княжение в Карачеве, где по праву и правде сидел тогда братанич его — тот самый князь Василий Пантелеич… И как потом заманили дядья своего братанича и государя в город Козельск и там хотели схватить его изменой; но князь Василий им не дался и ускакал, успевши насмерть зарубить саблею звенигородского князя Андрея Мстиславича, который в том воровском деле был главный виновник и заводила…

А после, спасаясь от Узбекова гнева, князь Василий Пантелеич вместе с ним, с Никитой, бежал в Белую Орду, где был принят с почетом и два года спустя оженился на ордынской царевне, на Чимтаевой дочери. А еще спустя год родился у них сын… И невдолге, по тому же году, коль скоро стало ведомо, что умер хан Узбек, собрался князь Василий с женой и сыном в обрат, на родину, где ждал его к себе на княжение брянский народ. И за день всего до отъезда принял он нечаянную смерть от воровской стрелы. А мальчик остался у своей татарской родни и растет как татарин…

— Почему же ты его на Русь не привез, понеже он князь русский? — спросил Алексей, когда посетитель закончил свой рассказ.

— Да ведь мать-то его татарка! Нешто можно было дите новорожденное с родной матерью разлучать? Да и кто бы мне дал то сделать, ежели бы я и похотел?

— Ну а после, когда он подрос?

— Не единожды я о том думал, отче святый. И рассудил, что лучше ему покуда оставаться в Орде. Ну, привез бы я его на Русь — где бы он, сиротка, голову преклонил? В отчине его княжит лютый ворог; земля Карачевская ноне не под Русью, а под Литвой, стало быть, великий князь Московский хоть бы и захотел порадеть о справедливости — того сделать не может. От литовского государя, Ольгерда Гедиминовича, тем паче ожидать нечего: нынешний карачевский князь, Святослав Титович, ему доводится зятем, и, вестимо, Ольгерд завсегда возьмет его сторону. Нет сумнения, что на земле отцов своих княж-Васильев сын ныне найдет лишь ворогов и будет супротив них бессилен. А в Белой Орде он важный царевич — по отцу наследовал улус, который будет поболе Карачевского княжества со всеми его уделами. Да и живет при родной матери и при деде, которые в нем души не чают…

— Так чего же ты от меня хочешь? — спросил митрополит после довольно долгого молчания.

— Хочу, чтобы знал ты, владыка, как архипастырь и отец духовный всея Руси, что в басурманской Орде растет среди татар праправнук родной святого Михаила, по роду старший из всех черниговских князей, ныне живущих, в то время как в земле его отцов, по праву ему принадлежащей, княжат обманщики и воры!

— Да поможет ему Господь! Но того изменить мы не властны: сам ты сказал, что вотчина его ныне под Литвой.

— Сегодня под Литвой, а что завтра будет, о том лишь Бог ведает. Москва растет и крепнет, к ней течет вся русская сила. И может статься, недалек тот день, когда она черниговские земли у Литвы отымет. Вот тогда и замолвил бы ты, святой отец, перед великим князем свое справедливое слово и сказал бы ему, кто должен по праву княжить в Карачеве.

— Коли так случится, не сумневайся. Но ведь ежели к тому времени много годов пройдет и вырастет твой княжич в Орде, — станет он чистым татарином. Может, и слова по-нашему вымолвить не сумеет.

— Того не опасайся, владыка: я с ним не разлучаюсь и он меня почитает, ровно второго отца. Я его научил Русь любить, как мы ее любим, а говорит он и пишет по-русскому так, что еще у него поучиться можно. И знает много: он жадный до учения, как иной пьяница до вина.

— Ежели так, он нам и как татарин немалую пользу принести может.

— Да что ты, владыка! — с обидою в голосе сказал Никита. — Какой же он татарин? Почитай, половина всех русских князей берет в жены иноплеменниц, разве же их дети оттого перестают быть русскими? Вот, к примеру, князь Юрий Володимерович, заложивший ваш город Москву, на половчанке был женат, — нешто сын его, святой и благоверный князь Андрей Юрьевич, с того стал половцем?

— Тот на Руси вырос, а этот растет в Орде.