— А что до того великому хану?! — воскликнул Дмитрий, не сразу обретая дар речи. — Это наше, русское дело. И ежели я острастку даю ворам, оберегая землю свою от смуты и крови, — в том не токмо право мое, но и долг: на то я великий князь над Русью!

— Ты в своей земле князь, а Михайла Тверской в своей. Перед великим ханом вы оба равны. И я тебе передаю повеление его, которое ты слышал.

— А коли я того повеления не исполню?

— Коли не исполнишь, жди для себя беды: великий хан разорит твою землю, ослобонит тверского князя силою и передаст ему ярлык на великое княжение во Владимире. А ты встанешь перед судом великого хана.

— Ну, это мы еще поглядим, — запальчиво начал Дмитрий, но митрополит Алексей быстро перебил его:

— Погоди, княже, дозволь мне сказать послу, — и, не ожидая ответа, он обратился к невозмутимо стоявшему Карач-мурзе: — Князь Михайла тверским столом завладел назаконно, сложившись[190]с на́большим ворогом как Руси, так и Орды — Ольгердом Литовским. А ныне замышляет он против целой Руси, о чем великий хан, должно быть, не ведает. Мы ему все подробно отпишем, а уж тогда пусть он нас и рассудит.

— Великому хану вы можете отписать, и он вас рассудит по справедливости. Но допрежь того вы должны отпустить тверского князя, как повелевает великий хан.

— Нешто на то нам срок положен?

— Великий хан сказал: я должен оставаться в Москве неделю. Четыре дня уже минуло. Еще через три я уеду и доложу великому хану, исполнена ли его священная воля.

— Ну, ежели так, говорить не о чем, — помолчав, промолвил митрополит. — Мы о том ныне же станем совет держать и завтра либо послезавтра скажем тебе, на чем порешили. Ты же, посол, будь ласков, навести меня сегодня ввечеру в Чудовой обители, — тут тебе всякий укажет. Сам, должно быть, ведаешь, в Орде я бывал не единожды, немало имею там друзей, и мне бы хотелось кой о чем расспросить тебя без помехи.

— Хорошо, аксакал, я приду, — ответил несколько удивленный Карач-мурза.

Митрополиту Алексею в ту пору было за семьдесят, но внешность его могла послужить образцом величавой старческой красоты. Он был высок ростом, довольно худ, держался прямо, белая как снег борода, может быть, немного слишком холеная для его сана, придавала его тонкому, одухотворенному лицу особую, патриаршую благостность. Он, пожалуй, казался бы несколько «неземным», если бы не большие серые глаза, глядевшие остро и молодо. В их спокойном, сосредоточенном взгляде не было безразличной к окружающему отрешенности подвижника, а чувствовалась твердая воля и глубокий ум.

Родившись в богатой и просвещенной семье черниговского боярина Федора Бяконта, перешедшего на службу в Москву, Алексей (в миру Элевферий) с детства получил незаурядное по своему времени образование, которое усердно пополнял в течение всей дальнейшей жизни. Его обширные знания в соединении с сильной волей и ясным пониманием стоявших перед Москвой исторических задач помогли ему не только поднять авторитет русского архипастыря на небывалую дотоле высоту, но и стать в трудные для Руси годы мудрым и твердым руководителем ее внешней и внутренней политики.

Святителя глубоко почитали не только на Руси, но и в татарской Орде. Но почитали несколько по-разному: русский народ чтил его за чистоту личной жизни и за те неоценимые услуги, которые оказывал он родной земле; татары же считали его колдуном необыкновенной силы и испытывали перед ним почтительно-суеверный страх. Слухи о творимых им чудесах ходили по всей Орде, преувеличивая действительность в десятки и сотни раз.

Русские церковно-летописные источники тоже связывают с именем святого Алексея много чудесных случаев. В чудеса можно верить или не верить, точнее — в зависимости от склада ума — можно объяснять их вмешательством божественной силы или естественными причинами. Но самих фактов зачастую отрицать невозможно, ибо их достоверность не подлежит ни малейшему сомнению. И к этому именно разряду фактов относится следующий случай, отмеченный как в русских, так и в восточных летописях и подтверждаемый целым рядом побочных обстоятельств.

В середине пятидесятых годов XIV столетия тяжело заболела хатунь Тайдула, любимая жена золотоордынского хана Джанибека. Судя по тому, что летописи говорят, что в нее «вселился бес», вероятно, тут был случай эпилепсии. К ханше привозили прославленных врачей, пробовали лечить ее всеми известными тогда способами, но ничто не помогало. Вскоре она к тому же ослепла. Тогда кто-то надоумил Джанибека обратиться к митрополиту Алексею, уже получившему известность целителя. В своем письме к княжившему в Москве Ивану Кроткому великий хан писал: «Слышали мы, что есть у вас на Руси некий поп, именем Алексай, которому Бог все дает по молитве его. Пришли к нам борзо сего служителя Божия, дабы исцелил он здравие моей любимой супруги».

Положение митрополита было нелегким: в случае неудачи он рисковал очень многим, может быть, даже головой. Летописи говорят, что, получив это приглашение, он долго молился в Богородицкой церкви и что Бог послал ему ободряющее знамение: на алтаре сама собой загорелась стоявшая там свеча. Алексей отправился в Орду, с молитвою окропил ханшу святой водой, и Тайдула прозрела. Припадки ее тоже после этого прекратились.

Случай этот произвел на татар огромное впечатление, а хан Джанибек «дароваша митрополиту многия милости и с честью великою отпустиша его на Русь».

Достоверность этого случая подтверждается тем исторически несомненным фактом, что в числе «многия милости» Джанибек за это исцеление подарил митрополиту Алексею принадлежавшее Орде ханское посольское подворье, находившееся в самом центре Московского Кремля, где митрополит, в память этого события, выстроил монастырь, названный Чудовым. Ханы больше привыкли получать подарки, чем их делать, и потому нет сомнения, что только событие совершенно исключительное могло побудить Джанибека на такую щедрость.

Известно также, что Тайдула после этого не только оказывала православной Церкви и самому митрополиту Алексею неизменное покровительство[191], но и совершила шаг, которому в ином случае едва ли нашлось бы объяснение: выпросила себе у хана, в качестве личного удела, русский город Тулу и поселилась там, окруженная православным духовенством. До конца жизни она пользовалась нормальным здоровьем, а погибла от руки убийцы при одном из дворцовых переворотов в Сарае.

Из уст в уста передавался среди татар и другой случай: будто бы, выезжая из Орды, митрополит Алексей увидел, как какой-то татарин избивает русского раба. Остановив свой возок, святитель пытался образумить истязателя, но последний ответил лишь грубой бранью и поднял руку, чтобы снова ударить свою жертву. Поднял, но опустить не мог: она как бы окаменела в этом положении. Митрополит, не сказав больше ни слова, велел погонять лошадей, и вскоре возок его скрылся из виду. Тщетно пытался татарин опустить руку. Не помогли ему ни молитвы муллы, ни усилия лучших знахарей. Рука его обрела подвижность только после того, как он догадался отпустить на волю своего русского раба.