12/25 июля я отправился в Севастополь. Узнав из телеграмм об ультиматуме, полученном Сербией от Австро-Венгрии, я 12/25 июля вновь послал телеграмму генералу Данилову. 14/27 июля утром получил от него ответную телеграмму, чтобы я не беспокоился и что, если будет нужно, он меня вызовет. Я решил, если будет возможно, отпуска не сокращать (заканчивался 25 июля/7 августа), и 14/27 июля вечером выехал по железной дороге в северную часть Крыма поохотиться у моих знакомых.

16/29 июля рано утром, как сейчас помню, после удачного выстрела по дрофе я увидел скачущего ко мне всадника. Оказалось, что он мне привез телеграмму от генерала Данилова, пересланную мне из Севастополя. Телеграмма из Петербурга отправлена 15/28 июля, и в ней сообщалось, что положение крайне серьезно, и мне предлагалось немедленно вернуться.

17/30 утром я был в Севастополе и в тот же день вечером выехал в Петербург. В Севастополе уже говорили о полученном объявлении о мобилизации. На узловых станциях царило оживление, всюду были видны офицеры, возвращающиеся к своим частям, а в Орле я уже видел кавалерийские части, готовящиеся к посадке для отправления на фронт.

19 июля/1 августа утром я был в Петербурге. Здесь меня ожидало серьезное огорчение. Генерал Данилов сообщил мне, что в ночь на 16/29 июля уже объявлено о мобилизации корпусов, предназначенных для действия против Австро-Венгрии, и тогда же было приказано начать подготовку для общей мобилизации. Что его, генерала Данилова, совершенно неожиданно для него самого, решено назначить начальником снабжения Северо-Западного фронта, а меня приказано оставить в Петербурге в качестве начальника Канцелярии Военного министерства.

Я обратился к военному министру, прося не изменять первоначального решения относительно назначения меня генерал-квартирмейстером Юго-Западного фронта. Но мне было отвечено, что теперь это изменить нельзя, что уже состоялись Высочайшие приказы о назначении генерала Данилова и генерала Пустовойтенко4 (последнего на должность, на которую предназначался я).

Военный министр категорически заявил, что он не может одновременно отпустить меня и Данилова, но что в будущем, когда это окажется возможным, он обещает меня отпустить в армию. Для меня было ясно, что последние слова только любезность и что я вновь обречен, как и во время Русско-японской войны, сидеть в тылу.

Необходимо остановиться на вопросе: могла ли Россия ограничиться только мобилизацией корпусов, предназначенных для действия против Австро-Венгрии, и не объявлять общей мобилизации, дабы не давать повода Германии объявить войну России?

По этому вопросу уже было несколько статей в прессе; затем бывший французский посол в России г-н Палеолог, как он указывает в своих мемуарах, при сообщении ему г-ном Базили 16/29 июля 1914 года о сделанном распоряжении русского правительства о мобилизации корпусов, назначенных для действия против Австро-Венгрии, и приказании начать секретно общую мобилизацию, спросил, не представится ли возможным ограничиться одной частичной мобилизацией. Наконец, в будущем Германия, конечно, будет доказывать, что в Европейской войне виновна Россия, подстрекавшая Сербию и объявившая общую мобилизацию, которая была направлена и против Германии.

Для того чтобы не давать в 1914 году повода Германии говорить об опасности, которая угрожала ей, нужно было в пограничной полосе объявить мобилизацию лишь в Киевском и Одесском военных округах. Корпуса же, отмобилизованные во внутренних округах, сосредоточивать к границе только в районе Киевского военного округа, непосредственно соприкасавшегося с Австро-Венгрией. Всякая же мобилизация на территории Варшавского военного округа или сосредоточение в этом округе корпусов, отмобилизованных во внутренних округах, были бы, конечно, признаны Германией как непосредственная угроза ей.

Отказаться от мобилизации в Варшавском военном округе с технической точки зрения, конечно, можно было, если б этому округу не угрожало опасности со стороны Австро-Венгрии. Но отказаться от мобилизации в этом округе и отказаться от сосредоточения на его территории корпусов, мобилизуемых в Петроградском, Московском и Казанском военных округах, было невозможно, так как мы знали доподлинно, что сильная группа австро-венгерских войск по окончании сосредоточения будет наступать в разрез между Киевским и Варшавским военными округами в Люблинский район и на Брест-Литовск.

Следовательно, отказавшись от мобилизации и сосредоточения в Варшавском военном округе, мы заранее обрекали себя на невозможность в будущем произвести мобилизацию значительной части Варшавского округа и на невозможность сосредоточить армию в намеченном районе. Это было бы равносильно обречению себя на проигрыш кампании.

Если б Россия сделала эту невероятную ошибку, то все равно, несколько только позже, Германия нашла бы предлог поддержать свою союзницу и объявила бы войну России, но только в лучших для себя условиях, нарушив мобилизацию и сосредоточение русских армий, а следовательно, имея более развязанные руки для действия против Франции и располагая большим временем для действий на французской территории, не опасаясь за свой тыл.

Можно говорить лишь о том, могла ли Россия не объявлять никакой мобилизации, но говорить о возможности для России объявить частичную мобилизацию против Австрии (без права свободного выбора районов мобилизации и сосредоточения!) могут или не понимающие в создавшейся обстановке, или делающие вид, что ее не понимали и не понимают.

Все поведение Австро-Венгрии по отношению Сербии ясно указывало, что ей было сказано «дерзай», так как сараевским событием решено было воспользоваться для начала Европейской войны; войны, которая назревала, к которой готовились все, и Германия искала благовидный предлог ее начать.

Предлог был найден, и предлог верный: Россия не могла изменить своей традиционной политике и предать родную ей – маленькую Сербию. Начать же войну в 1914 году для Германии и Австро-Венгрии было выгодно, так как, конечно, они отлично знали, что в России далеко еще не закончены приготовления к войне с Центральными Державами, а оттяжка на год, на два шла только на усиление России. Германия только ошиблась в мощи австро-венгерской армии, в быстроте мобилизации и сосредоточении Русской армии и в верности ей Италии.

Объявление о войне с Германией было принято с энтузиазмом всем русским обществом. Говорю «с Германией», так как про Австро-Венгрию как-то мало говорили; против нее не чувствовалось никакого озлобления, а все считали, что во всем виновен «немец».

Императорский выход после объявления войны и манифестации на площади Зимнего дворца отразили в себе воодушевление всего русского народа. Никто не может сказать, что народ сгоняли к Зимнему дворцу или что манифестацией руководила полиция; нет, чувствовалось, что все население сливается в одно целое и в общем порыве хочет броситься на врага, чтобы отстоять свою независимость.

Мобилизация и сосредоточение войск прошли хорошо и в намеченные сроки. Правда, в некоторых районах (в некоторых местах Сибири и на Волге) были заминки в мобилизации, даже беспорядки (в Барнауле, в Сибири даже серьезные), но в общем это нисколько не отразилось на ее ходе.