вокруг вождя и кивали, слушая. Потом Чёрный Коготок обернулся к женщинам и указал им на тропу, ведущую вниз по широкому склону.

— Хочет, чтобы мы ушли? — спросила одна из кочевниц, опираясь на деревянное, грубо сработанное копьё. — Скажите ему, мы умеем биться, и мы не отступим. Это наша битва, и битва более давняя, чем он думает!

— Наши мужчины вскормили зло, — поддержала её другая. — Это битва чести, битва искупления, и это нам решать, брать ли его с собой!

Марифа объяснила. Чёрный Коготок не был доволен, но понял. Он кивнул нехотя и сказал: пусть держатся позади. Его люди пойдут первыми и расчистят дорогу.

А в том, что кочевники постараются не пустить их на ту сторону, никто не сомневался.

Чёрный Коготок подошёл к краю, не боясь, что его достанут стрелой. Кочевники на той стороне уж точно заметили мужчин, но говорить не пытались. Они тоже готовились к битве.

Ещё трое встали рядом с вождём и о чём-то заговорили негромко, глядя через провал, а в это время пятеро опустились на землю за их спинами. Первый прополз между ног, отыскал тропу, отсюда невидимую, и скоро полностью скрылся в туманном небе, так похожем на настоящее. За ним осторожно двинулся второй, и Поно, который хотел спросить, когда же начнётся битва, лишь теперь понял, что она уже началась, и откроют её эти пятеро.

А они незаметно исчезли — никак не увидеть, близко они или уже далеко, и не услышать, потому что женщины взяли бубны и затянули песнь, мрачную, грозную песнь о битве, и крови, и смерти. А мужчины стояли наизготове, обнажив мечи, и каждый лучник наложил стрелу на тетиву. И в песне совсем не говорилось о победе, и Поно лишь теперь подумал, что женщинам, пожалуй, любой исход не подарит радости. Там, на той стороне, ждали сыновья и братья, и, может, возлюбленные, если только кочевники знают любовь.

Он оглянулся: и девушки из дома забав стояли тут, каждая с копьём. Даже та, молчаливая, с остриженными волосами, и та, которую прежде звали Звонкий Голосок, пока он сам не дал ей другое имя: Дамира.

— Уходите! — сказал он, лишь теперь испугавшись. — Сойдите ниже! Вы же не станете сражаться?

— Станем, если придётся, — твёрдо ответила одна из девушек, полногрудая, с такими длинными ресницами, с таким — даже теперь! — томным взглядом чёрных глаз, что её можно было представить лишь на узорном ковре среди мягких подушек, но не тут, на каменистой широкой вершине, среди ветров и туманов, с плохо оструганным колом в руках. — Мы станем сражаться за Марифу — мы обязаны ей жизнями, — и сразимся в память о Мараму, потому что он был добр к нам. А ещё, — и она поглядела на Фаруха, — мы бьёмся за нашего наместника, и мы защитим его любой ценой. Лучше вы сойдите ниже, младший братец!

Фарух усмехнулся и легко, концами пальцев погладил пакари, что устроился теперь на его груди, как ребёнок, примотанный к телу полотном, и с любопытством глядел вокруг.

— Хорошие наместники идут впереди своих воинов, — сказал он, — а истинный мужчина никогда не прячется за женской спиной. Так дайте же мне оружие. Дайте оружие!

— Ты не воин, — осадила его Марифа. — И ещё не понял, что значит быть мужчиной.

Тут она усмехнулась, глядя в его лицо, гневное и растерянное, и добавила мягче, понимая, что ранила его гордость:

— Но ты станешь тем отцом, который нужен этим землям. Это я вижу. Сегодня тебе нельзя умирать.

Она отошла, и Фарух, задумавшись, отвернулся и поглядел вдаль. Там, внизу, далеко тянулась равнина, укрытая неровным туманом; над ним поднимались верхушки холмов и тёмные кроны деревьев паа, а ещё дальше текла река, долгая Роа. Воды её отсюда казались белыми.

Поно не стал его беспокоить и сам огляделся, чтобы найти хоть крепкую палку, но ничего не увидел, кроме жердей для шатров. И ещё рядом стоял этот юноша, похожий на Светлоликого, и кусал губы. Поно не чувствовал к нему зла. Не теперь, когда знал, что этот человек помог его сестре.

— Просто диво, как вы похожи, — сказал он дружелюбно. — Будто у вас один отец.

Ответом ему стал испуганный взгляд.

— Не может быть, — сказал Фарух, обернувшись. Он глядел, широко распахнув глаза и дрожа от гнева, а Поно никак не мог взять в толк, что случилось.

Затем догадался и он.

— Разве я это заслужил? — тихо сказал Фарух. — Зачем ты пришёл сюда? Ты же знаешь, что по закону обречён на смерть, с рождения обречён. И выносить приговор придётся мне — разве я это заслужил?

— Я знаю закон, — ответил юноша, склоняя голову. — Я здесь не для того, чтобы молить о пощаде. Меня растили предателем, но я не хочу им быть.

— Мы поговорим после, — сказал Фарух, нахмурясь, и тяжело вздохнул. — Назови своё имя.

— Радхи, — ответил его брат.

В это же время на другой стороне ущелья Йова глядел через провал, заложив руки за спину. Он был мрачен. Все надежды, так ярко горевшие ещё вчера, теперь оставили его.

Этой ночью, забывшись недолгим сном, он видел синий город. Когда он проснулся, язык его помнил прохладу и сладость воды. В серый, холодный утренний час Йова поднялся с земли, прошёл мимо затухших костров, мимо шатров, установленных наспех, и мимо братьев, спящих под открытым небом. На краю лагеря он увидел то, что наполнило его сердце холодом, и холод никуда не делся и теперь.

Каменный человек сидел, застывший и серый. Он опёрся на землю ладонью, потянулся к чему-то, что находилось дальше по дороге — и закаменел.

Йова посмотрел в его лицо, искажённое мукой, и заскрежетал зубами. Он пнул Бахари, лежавшего тут же, и зарычал:

— Что ты сделал? Сознавайся, пёс!

Бахари не дал ответа, только смеялся, даже когда кровавая пена проступила на его губах. Йова добил бы его, но Уту не дал. Уту пришёл, а с ним Хасира, но они не смогли разбудить каменного человека в этот раз.

И Йова задумался: кто сделал это в прошлый раз?

Он вспомнил далёкие дни, будто ветер погнал сухие листы: шатры, где жили женщины и дети; иссохшую жёлтую землю с колючей травой; коров и быков; узкие заливы, и скалы, с которых нырял, и камни, обросшие раковинами. Вспомнил холмы, из-за которых возвращались мужчины, и свою радость, что станет одним из них.

«Станешь вождём, — сказала Тари-вещунья. — Ты отмечен. Ох, Йова, ох…»

Он помнил тёмный шатёр и запахи трав. Кружилась голова. Старуха молчала, раскачиваясь, и глядела