Марифа о чём-то сказала, назвав его имя, и мужчины поглядели с интересом. Их предводитель бросил долгий взгляд, но не склонил головы. Фарух ответил таким же взглядом, хотя ему пришлось смотреть снизу вверх, и сложил руки на груди.

Вождь мореходов едва заметно кивнул одному из своих людей, худощавому и невысокому, с сединой в каштановых волосах и с морщинами, какие бывают от солнца и ветра. Этот человек, тот самый, что неодобрительно глядел на Поно, теперь поклонился и сказал:

— Чёрный Коготок приветствует тебя, о Светлоликий Фарух, наместник Великого Гончара и отец земель, Первый служитель Великой Печи…

— Довольно, — прервал его Фарух. — Мне показалось, Чёрный Коготок сказал меньше. Зачем вы здесь?

Толкователь пояснил вопрос.

— Видишь ли, о Светлоликий, — начал он затем, осторожно подбирая слова, и посмотрел на своего господина. В позе его и голосе чувствовалось напряжённое ожидание. — Мы пришли сюда…

— Бахари, — прервал его Чёрный Коготок, глядя в глаза наместника, и провёл ладонью поперёк горла.

На лице толкователя на миг проступило отчаяние, но он совладал с собой.

— А! — ответил Фарух, кивая. Уголки его губ слегка изогнулись. — Бахари. Какое же зло он успел тебе причинить?

— Он убил того, кто был Чёрному Коготку как сын, — пояснил толкователь.

— Музыканта? — спросил Поно, выходя вперёд. — Мы его видели.

— Мы видели его тень, — сказал Фарух.

— Да, и тень убила двоих?

Поно выпятил челюсть и сжал кулаки. Он хотел спорить, но вдруг понял, что возражает не просто Фаруху, а правителю своих земель, унижает его перед чужим вождём. Тогда он поклонился и сказал перед тем, как сделать шаг назад:

— Прости мою дерзость, о Светлоликий.

Мужчины перебросились словами, и толкователь сказал:

— Чёрный Коготок хочет знать, кто этот мальчик, что смеет встревать в беседу.

— Это мой советник, — ответил Фарух твёрдо и холодно. — Он уже спас мне жизнь, и он один стоит тех десятерых, что у меня были раньше. Я позволяю ему говорить, если он хочет.

Чёрный Коготок выслушал ответ, усмехнулся и передал через толкователя: у них общий враг и одна битва. Поно ждал, скажут ли что-то о нём, и щёки его горели, и душу переполнял стыд. Советник! Это, конечно, ложь. Наместник вынужден был солгать из-за него, или стало бы ясно, что здесь его не уважают. Он ведь и так без стражи, в одежде работника, и при нём только женщины.

Чёрный Коготок уже спорил с Марифой. Она настаивала, подступая к нему с миской в руках, он отмахивался.

— Эта женщина говорит, ему не дали имя, оттого судьба не может его найти, — пояснил толкователь Фаруху. — Говорит, он давно перерос то детское прозвище, которое получил в память об отце. Мудрая женщина, а?

— Она видит больше, чем мы все, — ответил Фарух. — Она знала, что вы придёте.

— Говорит, он жив только чудом. Путь того, кто живёт без судьбы, может прерваться в любой миг… А разве не так с каждым из нас?

Последние слова принадлежали самому толкователю, и он произнёс их задумчиво, и взгляд его был обращён в туманную даль воспоминаний, где у каждого, кто жил достаточно долго, остались те, чей путь уже оборвался.

— Я могу дать ему имя, — предложил Фарух. — Я обладаю таким правом…

— Щенки не дают имён старым псам! — отрезала Марифа, на миг обернувшись к нему, и что-то ещё сказала Чёрному Коготку. Тот примолк, потом нехотя кивнул.

Тогда Марифа взяла его за руку и отвела к костру, усадила там и зашла по другую сторону огня. Вынув что-то из складок одежд, бросила на горящий хворост. Огонь затрещал, повалил дым, густой и серый, и ещё недолго было видно, как Чёрный Коготок смотрит с сомнением и усмешкой, насторожившись, как большой недоверчивый зверь, — и серая завеса сокрыла его совсем.

— Помнишь? — воскликнул Поно. — Как тогда, ночью! Если музыкант был тенью, к чему ему такие уловки?..

Но Фарух не слышал его. Он смотрел на того, кто несмело вышел из-за чужих спин, и два лица, побледневших — одно от гнева, второе от волнения, — стали теперь почти неразличимы.

— Ты! — обвиняя, гневно сказал наместник. — Осмелился встать передо мной, ты, ничтожнейший из ничтожных?

Юноша, похожий на него как брат, опустился на колени и склонил голову.

— Прости меня! — сказал он, и голос его дрожал, дрожал так сильно, что он умолк и не мог продолжать.

— Простить, после того, как ты выдал себя за меня? Ты помогал Бахари, предателю, в его чёрном деле! Ты хотел моей смерти…

— Я не хотел! — вскричал юноша. — Этого я никогда не хотел!

— Погоди, — вмешался Поно. — Он же пришёл с мореходами, привёл их сюда. Как это вышло?

— Ты прав, — помолчав, согласился Фарух, но ни голос, ни взгляд его не смягчились. — Говори, трусливый пёс, как дороги предательства завели тебя сюда, и не смей ничего утаивать.

— Меня растили орудием, но в том не моя воля, — молящим голосом произнёс юноша и, подняв голову, поглядел снизу вверх. В глазах его блеснули слёзы. — Я не хотел тебе зла…

— Не хотел, так убил бы себя, если ты мужчина, а не трус, и если ты верен своему правителю. Почему ты здесь, а не с Бахари?

— Мы смогли убежать, я и девушка. Дудочка говорила ей, что делать — но этого я не понимаю и не могу объяснить. Мы дошли до Пелая, там отыскали наместника. Я повёл мужчин сюда.

— А девушка? — перебил его Поно, вглядываясь в людей и не веря, что Нуру бы ещё не вышла к нему. — Она с вами?

— Осталась на корабле.

— А! — сказал Поно и даже рассмеялся от облегчения. Это последнее, что его тревожило — то, что Нуру на той стороне, с теми людьми. Но если она не здесь, если она в безопасности, значит, всё сложилось так хорошо, как он и помыслить не мог!

В это время дым уже рассеялся. Чёрный Коготок поднялся и теперь глядел на Марифу с кривой усмешкой. На лбу его блеснул мокрый след — белая, жидко разведённая глина, — и он уже потянул руку, чтобы её стереть, но Марифа поймала его ладонь и строгим голосом сказала несколько слов.

Она кивнула ему, и этот суровый мужчина, давно переживший пору юности, но лишь теперь обретший имя, на чужих берегах и по странному для него, торопливому обряду, кивнул ей в ответ и пошёл к своим людям, чтобы подготовить их к битве.

Он отдавал приказы. Повинуясь им, лучники сели у края ущелья, затопленного упавшим небом. Пятеро собрались