Она спрятала крестик, чтобы никто не украл. Через год мать скончалась. Что до бабушки, то, как полагала Фанни, та умерла тоже. В Альбион-Хаусе о ней больше не заговаривали. Но крестик Фанни исправно берегла.

– А кто была ваша бабушка? – спросил тогда Гилпин.

– Мать, как вам известно, была мисс Тоттон, – ответила Фанни. – Значит, бабушка, должно быть, старая миссис Тоттон. Я знаю, что она была второй женой мистера Тоттона. А первой, от которой пошли мои кузены Тоттоны, была кузина Баррардов. Так что я думаю, она из какого-то старого лимингтонского рода, связанного с морем.

– Несомненно, – согласился Гилпин. – Возможно, из Баттонов. – Он кивнул. – Если брак заключался в Лимингтоне, то должна быть запись в местной приходской книге.

– Надо же, правильно! Я не подумала об этом. Наверное, так и есть. – Она улыбнулась. – Поможете мне как-нибудь найти?

Сумерки. Двое пришли порознь с противоположных сторон. Никто бы не подумал, что они встретятся в заранее условленном месте.

Шарль Луи Мари, граф д’Эктор, – генерал, аристократ, отважный, как любой из легендарных трех мушкетеров, – постарался идти по Хай-стрит непринужденно, как будто наслаждаясь вечерней прогулкой. Его доверенный партнер в той же манере шагал по задней улице[21].

На француза было приятно смотреть. Он и его собратья по эмиграции, в отличие от большинства мужчин, носили короткие напудренные парики, принятые при французском дворе. Наряд довершали шелковый камзол и штаны до колена, словно говорившие: «Мы не только осуждаем революцию в нашей стране; мы обращаем время вспять, не желая даже признать ее факт».

Можно было по-разному относиться к старой французской монархии, но революция 1789 года оказалась на редкость кровавым событием. Первоначальные опыты республиканской демократии уступили место гильотине, на которую отправилась аристократия и королевская семья, а дальше, в годы чудовищного террора, предполагаемых врагов революции начали казнить тысячами. Аристократы и их сторонники, такие как представители французской общины в Лимингтоне, если смогли, бежали. За происходящим с ужасом наблюдала вся Европа. На континенте готовились к войне. Никто не знал, к чему приведут эти заморские беспорядки. Даже в тихом Лимингтоне, который редко замечал события, его не касавшиеся, присутствие эмигрантов сделало реальным французский конфликт.

Там обосновалось около дюжины таких, как граф, джентльменов, несколько – с семьями, и поселились они в основном у самых знатных местных торговцев. Также были представлены три группы войск: четыреста солдат, разместившихся в маленьких городских казармах; еще четыреста артиллеристов в солодовне на Нью-стрит и шестьсот моряков французского королевского флота, которые расквартировались на фермах недалеко от Бакленда. Все эти люди – иного и не приходилось ждать – стали серьезной помехой для местного общества и к тому же страдали из-за своих командиров, галантных офицеров. Накануне граф распорядился знатно выпороть восьмерых на углу Черч-стрит, стремясь показать жителям Лимингтона, что не потерпит распущенности со стороны своих подчиненных, а целый штат офицеров из кожи лез, стараясь понравиться и городским дамам, и их мужьям. По крайней мере на время они оставались желанными гостями. Но граф не питал иллюзий. Чуть оступишься – и жизнь в Лимингтоне станет весьма неприятной.

Поэтому пакет, врученный с утра Гроклтоном, действительно поверг его в сильный страх. Нет, не письмо от миссис Гроклтон с приглашением его и двух офицеров отобедать на следующей неделе, а другое послание, втайне вложенное мужем после того, как он забрал у жены ее письмо. Если послание означало то, что подозревал француз, тогда оно касалось дела, которое требовало чрезвычайной осторожности. Вот почему граф предпочел на всякий случай захватить с собой свидетеля на тайное вечернее свидание.

«Другим офицерам я ничего не скажу, mon ami, – объяснил он. – Одному вам, потому что могу положиться не только на ваш совет, но и на полное молчание».

Когда он свернул с Хай-стрит у церкви, почти стемнело.

Из многих изобретений британских строителей в последнем примерно столетии ничто не было прелестнее особого межевого ограждения, которое часто устанавливали в садах.

Его называли зигзагообразной стеной. Взамен обычной прямой кирпичной стены возводили волнистую, изгибающуюся взад и вперед, как ряд канапе на двоих. Такие стены чаще всего встречались в графствах Восточной Англии, но по какой-то причине – возможно, в городе когда-то поселился строитель из тех графств – их было много и в Лимингтоне. Большей частью их возводили довольно высокими; за некоторые удавалось заглянуть, за другие – нет. Зигзаги были достаточно велики, чтобы двое, встав так, остались незаметными при взгляде вдоль стены. Именно поэтому Сэмюэль Гроклтон попросил французского графа явиться в сумерках, пройдя по улочке за его садом, который был обнесен зигзагообразной стеной.

Гроклтон тихо ждал, пока не услышал слабое постукивание монетой с другой стороны. Он заранее выскреб немного известки, скреплявшей два кирпича, с наружной стороны стены. Когда он вынимал кирпич со своей стороны, образовывался аккуратный проем, через который можно было переговариваться. Он постучал, затем произнес:

– Это вы, граф?

– Да, mon ami. Я пришел, как вы просили.

– За вами следили?

– Нет.

– Это вынужденная предосторожность. Вы знали, что за моим домом слежка?

– Я не удивлен. В вашем положении это естественно.

– Даже если вы придете на обед, я не могу рисковать и быть замеченным в частной беседе с вами. Языки распустятся.

– Не сомневаюсь.

– Именно. Мне поручено передать, граф, что правительство его величества короля Британии нуждается в вашей помощи.

Это было не совсем так. Никто на самом деле не поручал ему этого, так как Гроклтон, который слишком хорошо знал о неэффективности и, скорее всего, коррумпированности официальных каналов, решил действовать по собственной инициативе без одобрения властей. Конечно, если он преуспеет, то одобрение будет, так что все упиралось в одно.

– Мой дорогой друг, я весь к услугам вашего правительства.

– Тогда позвольте доложить вам, граф, что мне нужно… – начал Гроклтон.

Оба знали, что дело не только в контрабанде бренди и других товаров. Колоссальный объем незаконного товарооборота дополнялся потоком золота и информации. Патриотизм, присущий позднейшей эпохе, еще не вполне развился и уж всяко не проявлялся на южном побережье. Офицеры британского военного флота сражались в надежде на золото с захваченных кораблей. Их подчиненные воевали, потому что их похитители во время принудительной вербовки и забрали в море. Даже такой любимый всеми адмирал Нельсон не отваживался пускать своих матросов на берег при заходе в английский порт. Если бы он так сделал, то уже не увидел бы большинства. В таких условиях стали бы контрабандисты с юга Англии покупать бренди, торговать золотом, продавать информацию врагам государства? Стали бы. И делали это.