– Можно, – согласилась Фанни. – И, откровенно говоря, нужно. – Она призадумалась, после чего медленно продолжила: – Правда, я сомневаюсь, что займусь таким делом в одиночку. Мне понадобится направляющая рука, – она улыбнулась чуть лукаво, – или хотя бы помощь мужа-единомышленника. Вы согласны?

Уильям Гилпин склонил свою большую седеющую голову, проклял в душе судьбу за то, что так стар, и дерзнул спросить:

– Фанни, у вас есть кто-нибудь на примете?

Бог свидетель, у нее не должно было возникнуть недостатка в ухажерах. Из-за преклонных лет и дряхлости отца Фанни сама решила не показываться в свете. Но робости в ней не было ни капли, наоборот, девушка была чрезвычайно жизнерадостной. В свои девятнадцать она отлично знала, что ее наследство, пусть и не самое богатое, послужит ей рекомендацией где угодно. Это была эпоха, когда каждый юноша и каждая девушка, претендовавшие на знатность или стремившиеся к ней, щеголяли своими доходами, как ценниками, повешенными на шею. Любая хозяйка знала стоимость каждого своего гостя. Быть может, в истории Англии это был самый продажный период. И к счастью для Фанни, она прекрасно вписалась в систему.

За кого же ей подобало выйти? Не было ни одного кандидата, добрососедские связи с которым или семейные интересы обязали бы принять его во внимание. В Нью-Форесте самым знатным являлось семейство старого герцога Монтегю, но поместье Бьюли теперь поделили семьи двух его дочерей, обе жившие далеко; среди руин старого аббатства остался фактически только управляющий. Следующими, по личной оценке Фанни, шли самые старые местные семейства вроде Альбионов. Таких в Нью-Форесте еще сохранилось несколько: Комптоны все еще владели Минстедом, к северу от них проживали Эйры – по общему мнению, еще с нормандских времен; на востоке находилось большое поместье Миллов, столь преуспевших при Тюдорах, когда были распущены монастыри. Еще были старые лимингтонские семьи, что означало, по сути, лишь Баррардов. И наконец, завершали перечень семейства сравнительно пришлые. Таких теперь насчитывалось много. Они перебрались в Нью-Форест при двух последних поколениях и понастроили великолепных классических особняков по всему побережью, от Саутгемптона до Крайстчерча. Некоторые имели высокие титулы; другие происходили из джентри, нажив состояние в городе или торговлей, как, например, Моранты, торговавшие сахаром, или Драммонды, представители благородной шотландской фамилии, которые стали королевским кошельком и финансировали войну в Америке. Почти все эти новоприбывшие и впрямь были очень богаты.

Знатные торговые семьи нередко тянуло к морю – несомненно, потому, что бóльшую часть истории человечества торговля осуществлялась водным путем. Так и вышло, что в XVIII веке к древнему лику Нью-Фореста добавилась новая черта – приятное и необжитое побережье, где богачи возводили дома и наслаждались морем. Это было видение мира, так до конца и не понятое коренными жителями, которым редко находилось дело на берегу, и Фанни, уроженка лесной глубинки, была по духу, несмотря на изысканное образование, ближе к Прайдам, чем к иным землевладельцам из новых. Но все-таки нельзя отрицать, что брачные узы с кем-нибудь из них могли стать желанным выходом. И даже если втайне она помышляла о чем-то еще, то не хотела об этом говорить и не понимала, что это может быть.

– В настоящее время – никого, – ответила она священнику.

– Насколько я понимаю, вы вскорости намерены навестить в Оксфорде вашего кузена Тоттона?

– На следующей неделе.

Эдвард Тоттон оканчивал университет, и Фанни с сестрой Луизой хотели нанести ему визит и провести там несколько дней. Она с нетерпением ждала этой поездки.

– Коли так, я уверен, что какой-нибудь бедный профессор, понимающий в готике, прельстит вас своими достоинствами, – игриво сказал преподобный Гилпин. – А сейчас мне пора в мою маленькую школу. Там у нас нынче особое дело. Школа расположена как раз по дороге к вашему дому. Может, прогуляетесь со мной?

Сэмюэль Гроклтон осторожно шагал по лимингтонской Хай-стрит.

Размеры и очертания города почти не изменились со средневековых времен, невзирая даже на то, что почти все здания на широком склоне приобрели георгианские фасады, а некоторые превратились в магазины с эркерами.

Он миновал вход в гостиницу «Ангел». Стоявший в дверях владелец, мистер Айзек Сигалл, поклонился и улыбнулся. Сэмюэль глянул через улицу. Хозяйка гостиницы «Голова клячи», находившейся прямо напротив, тоже вышла и тоже улыбнулась:

– Доброе утро, мистер Гроклтон.

Ему это не понравилось. Совсем не понравилось.

Он заметил, как на морском ветру со слабым скрипом, буквально на дюйм-другой качнулась деревянная вывеска «Голова клячи». Простая случайность или люди остановились по всей улице? Он один топал по булыжной мостовой, а остальной город притормозил взглянуть на него: сотня масок, как размалеванные ряженые на карнавале или лицедеи на Хеллоуин. А что за масками, такими учтивыми и улыбчивыми?

Он знал. Длинные полы его черного редингота, накрахмаленный галстук, белые узкие штаны по колено – все вдруг показалось тесным, как будто сделанным из затвердевшего известкового раствора и сковавшим его не хуже колодок. Высокая широкополая шляпа стала словно свинцовой, когда он заставил себя приподнять ее, приветствуя даму, стоявшую перед книжной лавкой. Он понимал, что означали дружелюбные лица. Они все знали тайну.

Прошлой ночью везли контрабанду, а он был дежурным таможенником.

Таможенное и акцизное управление. За перевозку и выгрузку товаров всегда взимали пошлины, а торговцы неизменно пытались от этого уклониться. Лимингтонские контрабандисты веками нелегально вывозили из Англии шерсть. Но главной заботой сейчас был не экспорт, а товары ввозимые. И здесь возникла огромная проблема.

Дело было в размахе бизнеса. По мере роста британской торговой империи рос объем импорта, и скорость этого процесса неуклонно увеличивалась. Шелка и кружева, жемчуг и ситец, вина, фрукты, табак, кофе и шоколад, сахар и специи – список был велик. Акцизному сбору подлежали тысяча пятьсот различных наименований, но в первую очередь – два товара, без которых, казалось, англичане лишатся всех сил, а их остров, наверное, уйдет под воду. Чай. Если пить кофе и шоколад было модно, то чай пили все, от богатых до бедных. И бренди.

Бренди был эликсиром жизни. Его применяли широко. Он защищал от чумы, излечивал лихорадку, колики, водянку. Стимулировал сердце, очищал раны и сохранял молодость. Если вы замерзали, бренди вас согревал. Да что там, если бы хирургу пришлось отпиливать вам ногу, он дал бы сперва пинту бренди, а уж потом по голове. И каждая капля купленного бренди облагалась акцизным сбором. Но платить никто не хотел.

– Те, кто проклинает акцизное управление, лишены разума, – жаловался жене Гроклтон, – так как из его же средств оплачивается флот, который охраняет саму торговлю нужными им товарами.

– Я уверена, в этом нет ничего разумного, – соглашалась она.

Но сколь бы это ни было неразумно – а Гроклтон был совершенно прав, – от уплаты уклонялись решительно все; контрабанда практиковалась широко. Задачей таможенных чиновников было ее пресечь. Таможенных чиновников не любили.