Вот о чём теперь тревожился болезный, денно и нощно валяясь на кровати в углу за шторкой. «Леший – это ладно, это полбеды, – тоскливо думал болезный. – А вдруг этот пастух не только с лешим связан? Где леший, там и другая сволочь. Может быть и Воррагам, и Нишыстазила…»

Однако время шло и ничего тревожного не происходило в доме пастуха, и человек, выздоравливая, успокаивался. Он полюбил свой тихий закуток за шторкой, полюбил этот сельский пейзаж за окном, где догорали последние погожие деньки.

Красное летечко покатилось под горку. С каждым днём холодало, и дни становились короче. Кажется, только что солнце в облаках и тучах над горами проросло и вот на тебе – сырой угрюмый день пошёл на отдых. Из окна, возле которого лежал болезный, виден был синий излом горизонта, над которым угорал закат, рассыпаясь грудами вишнёво-золотистых угольев. По краям облаков за рекою мерцала прозеленоватая зола, словно искрясь под ветром и осыпаясь. Когда больной вставал и ненадолго выходил на крыльцо подышать – необычайно свежо, ароматно и охмеляюще в воздухе витал ядрёный дух подстывшего, убранного огорода. С тополей и берёз облетали последние листья – задумчивый и тихий, плавный листолёт. Из тайги, находящейся неподалёку, потягивало стылыми хвойными деревьями, жирной, никогда не паханой землей, перемешанной с листьями, грибами и перезрелой рыжевато-красной ягодой, кое-где побитой серебристыми утренниками. Курганами вдали виднелись нагромождения чёрных скал. Туман, протекая над стылой рекой, за берега цеплялся – рвал бахрому на рукавах и оставлял белые лохмотья там и тут. Воздух тушевался, и только в глубине на островах ещё горели холодные пожарища осинников, берёз и тальников – последние лучи туда золотыми стрелами втыкались.

4

Атлантические вихри, закипающие где-то вдоль побережья северных морей, рановато в тот год притащили на крыльях своих тёплый, влажный воздух. Зима в горах растаяла скоро, дружно. И весна взыграла раньше срока. И раным-ранешенько в гости постучался первый гром – в середине апреля, когда ещё в тайге сугробы сладко допревали, а под снегами нежился голубоокий подснежник, спали серебристая ветреница и ландыши.

Ночью, когда гром над крышею разломился гранитной глыбой, Златоуст проснулся в тёмном закутке за шторкой. Мелкий дождик по стёклам стучал, клевал по жестяному карнизу. Собака, подкинутая громом, забрехала в дальнем углу двора. Приоткрыв окошко, вдыхая свежий воздух, Златоуст готов был сигануть в проём и пойти навстречу первому дождю – так сильно истомился он в этом закутке.

Поутру Чистопольцев сказал, глядя на иконку и перекрестясь:

– Перезимовали с божьей помощью. Отзимогорили. Скоро скотинку в поле погоню.

– И мне пора, – сказал квартирант, выходя из-за шторки. – Спасибо вам большое за приют.

– Да ладно, чего там, – смутился хозяин. – Что мы, не русские люди? Садись, Горнила Додоныч, завтракать будем. Как сам-то? Ничего?

– Нормально. Отвалялся. Пора идти.

– Ну, и куда теперь? До Балаклавы?

Квартирант несколько мгновений бестолково смотрел на хозяина.

– До какой бабы Клавы?

Пастух помолчал у порога. Вздохнул. Они теперь как будто ролями поменялись: пастуху было знакомо слово «Балаклава», а квартиранту – нет. Значит, не совсем ещё оклемался. Значит, не надо бы ему в дорогу торопиться. Но постоялец уже заегозился, не остановить.

– Ну, как знаешь, – покорился пастух, – пойду, захомутаю.

И минут через двадцать, мелодично поскрипывая, телега не спеша катилась по просёлочной дороге. После первого, такого раннего дождя было удивительно свежо. Пыль на дороге лежала, ровно посечённая из дробовика – дырки да дырочки… Синева над перевалом разрасталась – облака и тучи с кудрявыми зачёсами степенно проходили над горною грядой и пропадали где-то в каменных мешках, в таёжных крепях.

Станция, куда они приехали, поразила своим убожеством; глядя на неё, даже не верилось, что на дворе уже двадцать первый век. На заржавленных рельсах сидели куры, как на своём законном нашесте, у подножья холма-тупика хозяйничал поросёнок, землю рылом пахал и похрюкивал.

– Сало в шоколаде. – Пастух посмотрел на квартиранта. – Не помнишь? Ты в горячке что-то буровил. Ну, всё, я поеду, дела, Додоныч, некогда.

Они простились, и Додоныч подошёл поближе к поросёнку.

«Сало в шоколаде? – Он засмурел, невольно озираясь. – Какое сало? Что за ерундовина?»

Память ничего ему не подсказала, а вот сердце и душа заныли, затревожились. Продолжая пребывать в недоумении, Додоныч пошёл под крышу кривого допотопного вокзала. Задержавшись около карты железных дорог, он глазами поползал по красным, жёлтым и синим веткам, широко разросшимися по всему пространству огромного Отечества. Удивительно и странно было то, что глаза – опять и опять – возвращались куда-то к Житейскому морю. Глаза искали и находили город Н. Потом глаза скользили по тому маршруту, который он преодолел «верхом на молнии». Он теперь совершенно не помнил себя в роли Курьера – эти страницы были вырваны из книги памяти. И только что-то смутное, тревожное в голове ворочалось, душу бередило. И тревога эта была не напрасной. Если он себя не помнил в роли Курьера – они отлично помнили. Они его давно уже искали. И на первой же крупной станции, на перроне, куда он вышел на минутку свежим воздухом подышать, его заметили.

– Смотри! – сказал один, оскаливая фиксы. – Неужели тот самый?

– Похож! – согласился другой.

– На ловца и зверь бежит. Вот повезло.

Зверь, затравленно глядя по сторонам, с неожиданной ловкостью прыгнул под колёса стоящего поезда, перекувыркнулся на той стороне и припустил, куда глаза глядели. Рискуя сломать себе шею – была, ни была! – затравленный беглец рванул напропалую через овраги и буераки, и в результате выиграл время. Оторвавшись от своих преследователей, он выскочил на станцию, только уже с другой стороны. И выскочил как раз в ту минуту, когда чумазый товарняк отваливал от станции.

Уцепившись за последний вагон, бедолага запрыгнул, лоб едва не расквасил о железные чушки, для стойкости прикрученные проволокой. Отыскал свободное местечко и упал. Затаился, довольный, как ребёнок, тем, что вовремя подвернулся ему товарняк. Правда, блаженствовать пришлось недолго. Бдительная ВОХРА – военизированная охрана – вскоре шуганула «зайца». Он понуро пошёл в тупики, стал выжидать и высматривать. Ему было уже всё равно, куда, в какую сторону помчится товарняк, лишь бы куда-нибудь.

Сначала странник ехал без комфорта – на брёвнах, на кучах угля, а потом добрался до тёплого вагона, груженного посылками, тюками, на которых болтались бумажки с голубыми штемпелями, штампами и ярлыками. Думая разжиться чем-нибудь съестным, он распечатал первую попавшуюся посылку и разочарованно сплюнул. Там были книги. Да ладно бы что-нибудь путное, а то боевики, ужастики, «дефективы», триллеры. Не теряя надежды, он распотрошил вторую, третью пачку. Нет! Везде одно и тоже: в глаза бросались пёстрые обложки с голыми девками, алмазами, кровавыми ножами, пистолетами и прочим «джентльменским набором» современных графоманов.