От Констана и Рустама о таких или похожих случаях узнавали разные люди. Стендаль даже вычислил, что при этом «на самое существенное в свидании уходило не более трех минут»[1573]. По мнению Ф. Массона, Наполеон «фанфаронит и надевает чуждую ему личину порока»[1574]. Спрашивается, почему? Не потому ли, что он мстил своим фанфаронством всем женщинам за измену той единственной, которую считал достойной себя?

Как бы то ни было, придворно-обывательская, а вслед за ней и прочая антибонапартистская молва, вплоть до зарубежной прессы, начала муссировать сплетни о любовных похождениях первого консула, измышляя и приписывая ему разврат с его падчерицей Гортензией и даже кровосмесительную связь с любимой сестрой Полиной. Серьезные исследователи, если и касаются этих сплетен, квалифицируют их как «инсинуацию» и «чудовищнейшую гипотезу»[1575]. Даже Вальтер Скотт, не упускавший случая отметить в характере и поведении Наполеона любой порок, негодовал: «Дошли до того, что стали приписывать Полине [интимную] связь с ее собственным братом. Мы заявим, не колеблясь: обвинение слишком отвратительно, чтобы о нем упоминать»[1576].

Итак, в первые же дни своего консульства Наполеон сумел реформировать и стабилизировать Францию как самое передовое и мощное государство в Европе. Личность его современники уже тогда воспринимали в ореоле могущества и славы. От полноты власти он стал даже лучше выглядеть. Еще недавно роялисты говорили о нем: «Он так желт, что на него приятно смотреть!» - и пили шампанское за его близкую смерть[1577]. Теперь же, по свидетельству герцогини Л. д’Абрантес, «все, что было в нем костляво, желто, даже болезненно, округлилось, просветлело, украсилось»[1578]. Вот таким запомнил Наполеона на приеме в Тюильри весной 1802 г. его непримиримый зложелатель Франсуа-Рене де Шатобриан: «Он улыбался ослепительно и ласково. Глаза его, красиво посаженные и изящно обрамленные бровями, бросали дивные взгляды, в которых еще не сквозило никакого лукавства, не было ничего театрального и деланого»[1579].

После того как была проведена конституционная реформа, усмирена Вандея, затихла гражданская война в Республике, после Маренго и Гогенлиндена, мирных договоров с Австрией, Россией и Англией, первый консул мог считать, что все (или почти все) его дела - и внутренние, и внешние - устраиваются наилучшим образом. Это видели и ни за что не хотели с этим смириться экстремисты из радикальной оппозиции. Все свое внимание, все силы и средства они направляют на то, чтобы физически устранить, убить первого консула.

О многочисленных планах и попытках покушений на жизнь Наполеона - первого консула, а затем и императора - говорится в разнообразных источниках и исследованиях, включая фундаментальную монографию С. Ю. Нечаева[1580]. Разработчиками таких планов и участниками покушений были экстремисты и левого толка (якобинцы), и правого (роялисты). В своих попытках убить первого консула якобинцы даже опередили роялистов. Для левых, ярых республиканцев он был неприемлем как душитель парламентской демократии и потенциальный тиран.

Еще летом 1800 г., вскоре после Маренго, сформировалась первая заговорщическая боевая группа из якобинцев, в которой наиболее авторитетным лицом был Жак Антуан Россиньоль - участник взятия Бастилии, с 1793 г. - генерал Французской республики[1581]. Заговорщики планировали убить Наполеона ночью в Мальмезоне или по дороге из Тюильри в Мальмезон, устроили даже своих людей на работу в качестве специалистов по отделке мрамора в Мальмезонский дворец. Но в конце концов предпочли самый дерзкий вариант - покончить с первым консулом в одном из театров на спектакле, где консульская охрана никогда не превышала двух человек. Заговорщики, вооруженные кинжалами и пистолетами, намеревались перекрыть в театре все проходы и выходы (и на улицу, и на сцену), а по сигналу, каковым будут крики «Пожар!!», когда в театре начнется паника, проникнуть в ложу первого консула и убить его.

Этот заговор был раскрыт благодаря счастливой для Наполеона случайности и, конечно, полицейскому нюху Фуше. Сдали нервы у одного из заговорщиков, который дал понять агентам Фуше о возможности покушения на первого консула, после чего выявить все обстоятельства для полиции стало лишь делом техники. 14 сентября 1800 г. все участники заговора были арестованы. Однако Фуше вскоре стал получать сигналы о подготовке новых, еще более серьезных попыток лишить жизни первого консула. Оказалось, сигналы поступали не зря.

Теперь, к началу октября 1800 г., якобинцы создали более действенную боевую группу «эксклюзивов», как они себя называли, т. е. «исключительных», «нетерпимых», из шести человек[1582]. Лидером группы С. Ю. Нечаев считает Джузеппе Черракки, хотя более убедительна точка зрения Д. М. Туган-Барановского (со ссылками на французские источники), который утверждал, что возглавлял группу другой Джузеппе (по-французски Жозеф) - Арена, родной брат депутата Совета пятисот Бартоломео Арена, который 19 брюмера 1799 г. уже пытался заколоть Наполеона кинжалом. Во всяком случае, оба они - и скульптор Черакки, учившийся у великого Антонио Кановы, и генерал Арена - участвовали осенью 1800 г. в заговоре с целью убить Наполеона, который, кстати, в годы своей корсиканской юности дружил и с Черакки, и с братьями Арена.

Сохранились в истории также имена остальных четырех «боевиков» из группы Арена и Черакки: талантливый художник Франсуа Топино-Лебрен (ученик гениального Жака Луи Давида), бывший секретарь Комитета общественного спасения Демервиль, нотариус Диана и отставной капитан Аррель. И этот заговор был раскрыт агентами Фуше, причем повторилась отчасти (более утрированно) история с предыдущим заговором.

Все началось с того, что капитан Аррель, согласный с другими заговорщиками в необходимости «свергнуть тирана», не захотел его убивать. Вот так вспоминал об Арреле сам «тиран»: «Этот капитан, поняв, что они твердо решили пролить мою кровь, несмотря на все его аргументы и настойчивые просьбы не делать этого, передал информацию об их именах и планах»[1583]. А планы были просто разбойничьи: застрелить первого консула во время парада на площади Карусель или подложить ему бочку с порохом в подвал Тюильри, либо, если Наполеон согласится, «по старой дружбе», позировать Черакки для скульптурного портрета, заколоть его во время сеанса, жертвуя при этом собственной жизнью. Ведь «каждый из заговорщиков воображал себя Брутом, а меня новым Цезарем», - вспоминал Наполеон[1584].