Но вот с главным в его глазах недостатком самой Жозефины, а именно с ее расточительством, он мириться не захотел. Его, привыкшего смолоду к скромности, донельзя раздражала маниакальная страсть жены к роскоши. Когда он узнавал, что она купила себе за год больше 600 платьев (даже Мария-Антуанетта имела их не больше 170!) и 1000 пар перчаток, он приходил в бешенство и, случалось, швырял в камин ее драгоценнейшие индийские шали[1563]. Однажды Жозефина призналась секретарю первого консула Л. А. Бурьенну, что накопила долгов на 1 млн 200 тыс. франков, но боится назвать Наполеону всю сумму долга и просит его оплатить 600 тыс.[1564] Наполеон, «сперва потеряв дар речи от огромности суммы»[1565], согласился погасить долг жены, но потребовал, чтобы впредь она не допускала подобного мотовства.

Что было делать Жозефине после такого требования? Ведь у нее оставались еще 600 тыс. франков долга, а хотелось и платьев, и шалей и, конечно же, изобилия драгоценностей еще больше, чем прежде. Так супруга первого консула Республики ввязалась в финансовые аферы торгового дома Гуассон через подставное лицо, которым стал ее давний поклонник, автор «Марсельезы» (с 1795 г. и по сей день национального гимна Франции) К. Ж. Руже де Лиль[1566]. Афера, однако, полуоткрылась, и, хотя Жозефина в ответ на упреки мужа в мошенничестве долго твердила свое излюбленное «нет! нет! нет!..», Наполеон все-таки заставил ее признаться и покаяться, после чего вновь простил жену. Сгладило ли ее раскаяние и его прощение начавшийся разлад между ними и скрепило ли их супружеское согласие? Едва ли. Но Жозефина могла быть довольной и щедростью мужа, и его очередным прощением. Фредерик Массон, пожалуй, был прав, заметив по этому поводу, что «никогда еще женщине не платили лучше за то, что она обманула мужа».

Вообще, как ни любил Наполеон Жозефину, а позднее Марию Валевскую, он никогда не терял из-за них (не говоря уже о других женщинах), головы, ибо для него всегда, по точному определению Гертруды Кирхейзен, «самой первой возлюбленной было государство»[1567]. Возможно, как раз после и под впечатлением супружеских измен Жозефины - с учетом ее куртизанского прошлого - Наполеон стал излишне строго судить всю женскую половину человечества, усматривая ее грехи в легкомыслии, непостоянстве и... болтливости. 30 октября 1800 г. после венчания приятельницы всех Бонапартов Лауры Пермон с генералом А. Жюно первый консул, едва поздравив ее, сказал внушительно: «Запомните: вы должны все видеть, все слышать и обо всем сразу же забывать. Прикажите вписать эти слова в ваш герб!»[1568]

И в годы консульства, и во времена империи Наполеон был очень строг к соблюдению семейной морали и осуждал внебрачное сожительство, столь распространенное тогда во Франции. «В своих взглядах на мораль, - отмечала Гертруда Кирхейзен, - он заходил так далеко, что не разрешил воздвигнуть памятник одной замечательной женщине, сделавшей Франции столько добра, знаменитой Агнессе Сорель, и только потому, что она была не женой, а возлюбленной короля»[1569]. Сам Наполеон, пока не узнал, что Жозефина изменяет ему, свято хранил супружескую верность, не поддаваясь ни во Франции, ни в Италии, ни в Египте ни на какие соблазны. Когда же бдительные сородичи открыли ему глаза на то, что его жена, которую он, прославленный на весь мир «чудо-генерал», боготворит, блудит с ничтожным офицеришкой, Наполеон словно переродился. Отныне он будет обзаводиться любовницами и, пока не воссияет перед ним живой ангел в лице Марии Валевской, станет воспринимать всех вообще женщин снисходительно критически.

О любовницах Наполеона (В. Кронин насчитал их «общим числом семь») существует богатая литература, включая воспоминания его камердинера Констана и личного телохранителя мамлюка Рустама, а также монографии Ф. Массона и Г. Кирхейзен. Среди женщин, которые прошли через руки первого консула, были и заурядные красотки, вроде актрисы Терезы Бургуен или фрейлины Элеоноры Денюэль (которая, кстати, родит от него сына и, таким образом, даст ему понять, почему он и Жозефина не имеют общих детей, в нем ли причина, или в Жозефине?). Но были среди любовниц первого консула и незаурядные личности, как, например, итальянская оперная примадонна Джузеппина Грассини (ставшая впоследствии, по иронии судьбы, любовницей английского фельдмаршала герцога А. У. Веллингтона) и особенно звезда французского театра мадемуазель Жорж.

Маргерит Жозефин Веймер (1787-1867), театральный псевдоним Жорж по имени ее отца, в дружеском общении просто Жоржина, триумфально выступала на сценах не только Франции, но и России, Италии, Германии, Австрии, Турции[1570]. Наполеон впервые увидел ее 28 ноября 1802 г. в «Комеди Франсез» на представлении трагедии Ж. Расина «Ифигения в Авлиде», где она сыграла роль Клитемнестры. То был ее дебют. Пятнадцатилетняя (!) актриса была, по описанию Ф. Массона «бесподобно прекрасна: голова, плечи, руки, тело - все просилось на картину» (Андре Моруа назвал ее красоту «скульптурной»). Наполеон сразу увлекся актрисой и почти два года поддерживал с ней любовную связь, хотя и не баловал особым вниманием. То ли факт, то ли легенда: однажды Жорж попросила у Наполеона его портрет, и он протянул ей наполеондор (золотую монету со своим изображением), сказав: «Вот возьми. Говорят, я тут очень похож». Жорж интимно встречалась с Наполеоном до конца его консульского правления. А потом... «Он бросил меня, чтобы стать императором», - гордо скажет она впоследствии Александру Дюма (отцу)[1571].

Судьба мадемуазель Жорж необычна. После многих лет европейской славы (в 1808-1812 гг. она часто гастролировала и подолгу жила в России, где была любовницей А. X. Бенкендорфа - будущего шефа жандармов), умерла она на родине 80-летней, в нищете, и лишь в последний момент император Наполеон III спохватился и, в память о своем дяде, «заплатил за погребение Жоржины»[1572].

Никого из своих любовниц (за исключением Валевской), даже мадемуазель Жорж, Наполеон не принимал всерьез, зачастую невольно, а то и намеренно обижая и унижая их своим равнодушием. Показателен запечатленный в разных источниках случай с премьершей «Комеди Франсез» Катрин Дюшенуа. Как-то вечером по приглашению первого консула Констан доставил ее в Тюильри. Наполеон был занят: правил и подписывал какие-то бумаги. «Пусть подождет», - сказал он камердинеру. Прошел час, пошел другой. Констан робко напомним хозяину: дама все еще ждет. «Пусть раздевается», - говорит первый консул, погруженный в работу. Дюшенуа повинуется. Но в приемной так холодно, что Констан тут же царапает дверь консульского кабинета, чтобы сказать об этом, и слышит небрежное: «Пусть ложится в постель». Еще через час Констан, уже по просьбе актрисы, вновь царапается к хозяину. Тот, не поднимая головы от бумаг, велит: «Пусть уезжает...»