ощущения и реакции.

Люди подошли ближе, подняв огнеметы. Отблески и тени спрокера словно двигались в свете пламени, создавая впечатление, что человек вжимается в стену, пытаясь то ли распластаться по ней, то ли полностью в нее погрузиться.

– Этот не сдастся, – сказал Гриер.

– Разве не все они сопротивляются? – спросил Мериньяк.

– По-разному бывает. Некоторые выглядят отчаявшимися, они знают, что их ждет, и не сопротивляются. Другие сдаются даже охотно, как будто для них это избавление. Никогда не знаешь, что творится у них в башке.

– Обычно нам и не хочется этого знать, – оборвала дискуссию Моллой. – Положи огнемет, Мериньяк. Можешь помочь мне с тестовыми проводами? Расчисти входы, а то они уже заросли.

Он снова закрепил огнемет на волокуше, оставив, однако, голубой огонек запала. Моллой последовала его примеру, затем начала разматывать с катушки электрический кабель. Мериньяк снял с волокуши дрель – массивный инструмент с рукояткой на зубчатом колесе.

Предыдущая бригада уже просверлила в спрокере входные отверстия, пять белесых углублений – одно в черепе, два в груди, еще два в предплечьях. Присутствовавшая в спрокере активная плавящая чума уже начала их заживлять, и требовалось рассверлить, чтобы Моллой могла ввести зонды.

Взяв дрель, Мериньяк собрался с духом и закрутил рукоятку. Из-под медленно вращающегося сверла полезли серебристые завитки, ничуть не похожие на человеческую плоть, – казалось, спрокер сделан из мягкой блестящей глины. Чума полностью метаморфизировала человека, и то, что от него осталось, напоминало скорее ископаемое, чем труп.

Завершив работу, Мериньяк отступил назад.

Фыркнув, Моллой осмотрела входные отверстия, но, похоже, не сумела найти никаких изъянов. Она плотно вставила в каждое зонд, от которого тянулся кабель к аппарату на волокуше Мериньяка, а потом щелкала переключателями и крутила ручки, глядя на размытые волнистые линии на темных экранах. Навес защищал неидеально – дождь все же попадал на приборы. Вспыхивали искры на неизолированных контактах, слышались гудение и треск. Многие разъемы и кабели носили следы ремонта на скорую руку, с помощью изоленты. Моллой стукнула сбоку по постоянно гаснущему экрану, будто наказывая непослушного ребенка.

Откинув капюшон, Моллой надела потертые наушники. Волосы на ее гладком, без единого шрама черепе были подстрижены почти под ноль.

Мериньяк почувствовал, как зашевелились волосы у него самого.

– Мать, – повысив голос, заговорила Моллой. – Отец. Ребенок. Дом. Школа.

Гриер наблюдал за светящимися линиями.

– Ничего.

– Работа, – продолжала Моллой. – Общество. Капитал. Престиж.

– Пока только шум.

– Восхищение. Уважение. Город. Блистающий Пояс.

– Все то же самое.

Моллой попробовала произнести те же тестовые слова на нескольких других языках, помимо каназиана. Гриер сообщил, что изменения потенциалов не наблюдается. Моллой переключилась на специфические ассоциации.

– Викторина, Гладиус, Нервал-Лермонтов, Наблюдательные высоты, Бастион Третьего округа и Внешняя периферия. Летние Водопады и Белый Взгляд. Беспристрастный Нож. Делегация Ртути и встреча с Тропическими Сестрами.

– Ничего, – сказал Гриер, но с едва заметным сомнением. – Хотя… возможно, что-то мелькнуло при Нервал-Лермонтове. Попробуй еще раз.

– Сивилла, Викторина, Нервал-Лермонтов, Наблюдательные…

Гриер покачал головой:

– На этот раз ничего.

Моллой постучала по наушникам:

– Только шум ветра и помехи. Думаю, пора отключаться.

Сняв наушники, она снова накинула на голову капюшон, отсоединила и смотала тестовые провода. Отключив гудящее оборудование, она взяла с волокуши огнемет, на конце которого все так же подрагивал запал, и подняла, словно намереваясь обрушить пламя на спрокера, но повернулась к Мериньяку:

– Давай, развлекись.

Он снова взял свой огнемет:

– Точно?

– Точно.

Моллой и Гриер отошли назад, подняв огнеметы, будто факелы на тайной церемонии посвящения. Мериньяк подошел ближе к спрокеру, крепче сжал приклад и открыл вентиль. Огненные языки окутали жертву, начав слизывать ее с краев, там, где из стены появлялись человеческие очертания. Затем пламя вспыхнуло ярче, пожирая добычу значительно быстрее, чем до этого чумные волокна.

Мериньяк старался изо всех сил. Огонь нагревал его маску и очки, обжигал кожу. Капли дождя в свете пламени блистали подобно кобальтовым самоцветам. Спрокер плавился, от него отваливались кусок, и он уже не походил на человека – бесформенный окутанный пламенем обрубок, с каждой секундой уменьшавшийся в размерах.

Наконец плеча Мериньяка коснулась рука в тяжелой перчатке.

– Достаточно, – сказала Моллой. – Их еще будет немало.

– Вам когда-нибудь доводилось ошибаться? – спросил Мериньяк, когда они шли к третьему зданию.

В голосе Моллой тотчас появилась подозрительная нотка.

– Например?

– Ну, не знаю… Тесты, которые вы проделывали над спрокером, словесные ассоциации… Они всегда надежны?

– В каком смысле? – уточнил Гриер.

– Вы проверяли спрокера на разумность, на следы его прежнего сознания. Что, если в нем остался разум, но вы просто не сумели подобрать нужные слова-триггеры? Или не хватило чувствительности приборов, чтобы уловить реакцию?

– Если приборы ее не улавливают, значит ее нет, – сказал Гриер.

Мериньяк вспомнил, как искрилось и трещало оборудование под дождем. Каким же потрепанным оно выглядит, собранное будто из не стыкующихся между собой частей.

– То есть никогда не случалось такого, чтобы следы разума остались незамеченными? – Он постарался обобщить вопрос, чтобы лишний раз не обидеть Моллой и Гриера, а затем сам же ответил: – Хотя какая разница, если здание все равно сжигают?

– Взгляни на это с другой стороны, – посоветовала Моллой. – Если бы ты был одним из этих несчастных пленников здания и какая-то часть тебя оставалась жива… но ты не мог бы ничего сказать или сделать, не имел бы возможности общаться с внешним миром? Черт побери, да разве это жизнь? Не предпочел бы ты, чтобы тебя сожгли?

– Думаю, я все же хотел бы иметь возможность выбора, – задумчиво ответил Мериньяк.

– Выбор – роскошь, – сказал Гриер. – Мы уже через это прошли.

Они добрались до третьего здания и, пройдя по короткому коридору с низким потолком, оказались в главном атриуме. Остановив волокуши, посветили вокруг фонарями.

Внутри на этот раз было сухо, с высокого куполообразного потолка не лил дождь и на полу не собиралась вода. Вместо обычного шума дождя откуда-то издали доносилось нечто вроде негромкого, постоянно меняющегося стона, причем не только сверху, но и со всех сторон. Мериньяк не помнил, чтобы снаружи дул сильный ветер, но здесь явно имело место движение воздуха, усиливаемое пронизывавшими здание каналами и сопровождавшееся почти мелодичным завыванием.

Благодаря открытому пространству атриума найти спрокера оказалось легче, чем в прошлый раз. Это была женщина, похожая на произведение искусства, в распоряжение которого, как истинному шедевру, предоставили целый зал. Как и первый спрокер, она находилась на уровне входа и тоже частично сливалась со стеной.

На этом сходство заканчивалось.

Мериньяк первым увидел ее, осветив фонарем и голубым огоньком запала. Он замер, как будто его сковал паралич.

Она была не