просто хороша собой, даже мертвая. Вряд ли на своем веку Мериньяк видел настолько красивую женщину; он и представить себе не мог, что такая красота вообще способна существовать.

Он был не в силах моргнуть, даже отвести взгляд хотя бы на мгновение – такое действие казалось ему преступлением против природы.

Если первый спрокер был застигнут в миг отчаянной борьбы, пытаясь вырваться из пожиравшей его стены, то спокойствие этой женщины свидетельствовало о совершенно ином. Она вообще не сопротивлялась – в ее позе и выражении лица Мериньяк чувствовал даже не апатичную покорность, а почти страстную, близкую к экстазу готовность отдаться.

Красавица не просто смирилась со своей трансформацией, но приняла ее со всем пылом и алчностью податливой любовницы. Впрочем, подумал Мериньяк, кто сказал, что последними ощущениями умирающего мозга обязательно должны быть мучения и страх, а не наслаждение и радость?

Видны были около двух третей ее фигуры, застигнутой не столько в попытках вырваться из стены, сколько погрузиться в нее, будто стена была благоухающим водопадом и женщине хотелось продлить мгновения восхитительной прохлады, в полной мере насладиться всеми ее умиротворяющими нюансами. Чума окрасила кожу в переливчатый зеленый цвет (или, возможно, та была зеленой изначально), и всю красавицу, за исключением головы и шеи, в изобилии окутывали листва и плоды – мерцающие зеленые листья, лозы и гроздья, отсвечивающие тем же металлическим блеском, что и она сама. Женщина безмятежно улыбалась, а ее взгляд, казалось, был устремлен куда-то в сторону, под каким бы углом Мериньяк ни пытался ее рассмотреть.

Первое потрясение от ее красоты прошло, но его все еще била дрожь, и он не мог понять, что за странная алхимия света и форм воздействует на него с такой силой. Ни одно живое существо не производило на него такого впечатления, как этот труп.

Если она в самом деле труп.

– Небесный мальчик влюбился, – сказала Моллой.

Что-то в нем надломилось, и он резко развернулся, замахиваясь, чтобы сбить маску с лица Моллой. В последнее мгновение Мериньяк опомнился и разжал кулак, тщетно пытаясь скрыть свое намерение.

– Дрель, – нервно проговорил он. – Дай мне дрель, черт побери! Ты же сама говорила, что у нас мало времени.

Моллой пристально посмотрела на него, наверняка догадавшись, что он собирался сделать, и в ее взгляде появилось нечто новое: не столько уважение, сколько неохотное понимание, что она переступила черту и впредь с ним следует быть поосторожнее.

– Да, конечно, – медленно проговорила она. – Дрель. Держи.

Мериньяк резко выхватил инструмент из ее руки.

Если эту женщину-спрокера и сверлили раньше, то отверстия полностью затянулись. Ему не хотелось нарушать ее идеальные формы, но он не мог позволить, чтобы это сделали Моллой или Гриер. Подобно хирургу, вынужденному проводить мучительную операцию на человеке и старающемуся причинить как можно меньше вреда, Мериньяк приступил к работе. Он выбрал места подальше от безупречно привлекательного в своей неподвижности лица, просверлив пару отверстий сквозь покров листьев и винограда ниже шеи, и еще пару выше лба, где металлическая листва образовывала нечто вроде высокой складчатой короны. Еще одно проделал в груди, там, где маняще высовывалась из листвы ее рука, словно приглашая последовать за красавицей внутрь стены. Всего пять отверстий, как и у первого спрокера; если этого хватило тогда, решил он, то наверняка хватит и сейчас.

– Дальше уже твоя работа, – сказал он Моллой, опуская дрель.

С сомнением окинув взглядом результаты его труда, она занялась лежавшим на волокуше оборудованием. Размотав пять проводов, погрузила зонды в просверленные Мериньяком отверстия, легким постукиванием загоняя внутрь до упора. Потом щелкнула тумблерами питания, и снова засветились экраны и циферблаты. Когда один из них закапризничал, Моллой несколько раз пошевелила контакт. Наконец прибор перестал трещать и мигать, и шкала озарилась ровным светом.

Моллой надела наушники и встала рядом со спрокером.

– Мать. Отец. Ребенок. Дом. Школа.

Стоявший у волокуши Гриер, прищурившись, глядел на приборы.

– Ничего.

– Работа. Общество. Капитал. Престиж.

– Ничего.

– Восхищение. Уважение. Город. Блистающий Пояс.

– То же самое.

Моллой сняла наушники.

– Опять ничего. Ладно, давайте жечь.

– Погодите, – сказал Мериньяк, удивленный столь быстрой постановкой диагноза. – С первым вы проводили больше тестов. Там были какие-то ключевые слова, куда конкретнее, чем все эти общие ассоциации.

– У нас нет их для каждого спрокера, – ответил Гриер. – Нам даже почти всегда неизвестно, кем были эти люди, чем занимались или с кем водили знакомство. Чума уничтожила девяносто девять процентов информационной базы этого сектора. Тот предыдущий спрокер – один из редких случаев, когда у нас имелись какие-то биографические сведения.

– Но нужно ведь хоть что-то попробовать, – сказал Мериньяк. – Не можем же мы обречь ее на гибель только потому, что она никак не реагировала на первый набор ключевых слов.

– Нам некого обрекать на гибель, – ответила Моллой, проходя мимо него, чтобы вытащить зонды из отверстий. Но, уже протянув к ним руку, она поколебалась. – Впрочем, если ты и в самом деле хочешь сделать все возможное, никто не станет тебе мешать. Давай, Небесный мальчик, проделай дыру до самой мозговой коры, прямо между глаз.

Мериньяк хмуро посмотрел на нее:

– Не хочу.

– Угу, мы заметили. Но раз уж зашла речь о том, чтобы сделать все возможное… – Моллой потянулась к дрели в его руках. – С радостью сделаю это за тебя, раз уж тебе не хватает смелости.

Мериньяк направил дрель в потолок, как дуэльный пистолет.

– Нет, я сам. Только не ты.

Моллой отошла назад, выставив ладони в знак капитуляции.

– Пожалуйста. Только сверли поглубже, если хочешь получить какой-то результат. Убедись, что добрался до того, что еще не успело протухнуть.

Под взглядом Гриера, явно довольного, что Моллой и Мериньяк сумели разобраться между собой без его участия, Мериньяк собрался с духом, чтобы совершить святотатство. Слегка присев, он склонился к женщине и впервые увидел вблизи ее лицо. От его красоты перехватило дыхание, и он вдруг осознал, что перед ним стоит куда более сложная задача. И хотя ее лицо теперь находилось прямо напротив него, невидящий зеленый взгляд продолжал ускользать, словно она не осмеливалась посмотреть ему в глаза.

Дрожащими руками Мериньяк поднял дрель, прицелившись над самым носом женщины, нажал на ручку, и машинка застрекотала. Он коснулся сверлом кожи, убеждая себя, что причинит лицу лишь незначительный ущерб, оставив следы не крупнее родинок.

Сверло соскользнуло, прочертив блестящую борозду над бровью. Вздрогнув от ужаса, Мериньяк отдернул дрель.

Из-под маски Моллой послышался смешок.

– Начинай снова, – кашлянув, сказал Гриер. – Помедленнее. Нажимай, но не сильно. Пусть дрель делает все сама.

Мериньяк повредил лицо женщины, но не разрушил