По случаю жаркой погоды он был одет в светлый костюм. И шел, опираясь на трость, попыхивая трубкой. На голове у него была легкая соломенная шляпа. На Жуковскую вышла высокая и неторопливая женщина в длинном полотняном платье. Мур потащил меня в сторону, мы издали смотрели на Алексея Толстого и Анну Ахматову, встретившихся под платаном. «Анна Андреевна!» — говорил Алексей Николаевич, снимая шляпу и целуя ее руку. — «Я вспоминала вас недавно, — сказала Анна Андреевна. — В Академии был литературный вечер. Вы ведь академик…» Алексей Толстой расшаркался и помотал перед собой шляпой, как Меншиков в «Петре Первом». «И еще мне как-то не хватало Щеголева, — сказала Анна Андреевна. — Меня пригласили как пушкиниста», — добавила она сдержанно. Сдержанно, сдержанно! Алексей Николаевич увидел Мура и кивнул ему. «Мы могли встретиться в Академии. Должен признаться, что и мне как-то не хватает Щеголева. Он бывал так же, как и я, недальновиден и суетен. Но он был из тех людей, кто знает, что в русской тишине есть добродетель…» По улице Жуковской тянулся караван верблюдов . «Меня пригласили как пушкиниста, — повторила Анна Ахматова. — Но здесь выходит книжка моих стихотворений, которую составил Корнелий Зелинский». — «Ни слова больше! — воскликнул Алексей Николаевич! — Представьте, он решил, что я должен стать директором Института мировой литературы» — «Вы все можете», — сказала Анна Андреевна. — «Да, — растерянно протянул Алексей Николаевич, — но управлять департаментом?»

Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр 149–150

«Марину близко нельзя подпускать к Пушкину!» Но не только это она хотела показать всем этим спектаклем: еще и соломенную шляпу, и светлый летний костюм, и литературный вечер, и институт мировой литературы. До Марины ли Цветаевой в таких кругах?

Устав, мы присели возле арыка на травку и скоро мимо нас вместе с Муром прошла NN (А.А.), вся в белом, в парижской шляпе (Раневской), прекрасная, пышная.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 447

23.7.43.

Продал последние шерстяные кальсоны за 70 р., из которых получил 30, а остальные 40 р. будут в понедельник или во вторник. Купил два бублика и 1/2 кг яблок…

Георгий ЭФРОН. Дневник. 1943 год. Стр. 303

Каждому свое.

Пастернак простецки убивается, что не помог материально Цветаевой. Какая приземленность по сравнению с Анной Андреевной!

Борис Пастернак — жене.

Я всегда в глубине души знал, что живу тобой и детьми, а заботу о всех людях на свете — долг каждого, кто не животное — должен символизировать в лице Жени, Нины и Марины. Ах, зачем я от этого отступил!

Борис ПАСТЕРНАК. Письма З. Н. Пастернак. Стр. 180

Ахматова: «Марина умерла бы вторично, если бы увидела сейчас Мура. Желтый, худой… Чем помочь ему? Я и так отдаю ему весь хлеб».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 455

Можно дать немного масла, орехов, варенья: посмотрите, что можно выбрать из ее разносолов в главе «Клинические голода». Продуктовый паек, например, о котором она просто забыла.

7 сентября 42.

Она живет припеваючи, ее все холят, она окружена почитателями и почитательницами, официально опекается и пользуется всеми льготами.

Письмо Г. Эфрона сестре А. Эфрон в лагерь в Коми АССР.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 78

«В течение июня месяца я находился в почти абсолютно голодном состоянии… Воля не выдержала: я продал несколько хозяйкиных вещей — рублей на 800 — тайно от нее, конечно. В начале июля, случайно, хозяйка заметила пропажи. Значит, не предметы первой необходимости, не хлебные карточки — не «убийца» Мур все-таки. — Заявление в милицию, повестка, арест, 28 часов под стражей с уголовниками, допрос, признание… Я дал обязательство хозяйке уплатить ей в течение 4-х месяцев 3000 р…Я уже зондировал ташкентские ресурсы, они равны нулю. Ахматова сидит без денег…

Г. Эфрон — сестре в лагерь.

Г. ЭФРОН. Письма. Стр. 50–51

Ахматова не сидела без денег. Когда Чуковская напомнила издателю о причитающемся Ахматовой гонораре, устроила ей разнос: как можно — Ахматова и какие-то презренные деньги!

Лимитные книжки, лимиты — так назывались в ту пору повышенные пайки, которые во время войны стали выдаваться ученым с высокими степенями и видным деятелям искусства. Получила «лимитную книжку» и Ахматова. И хотя это было самой элементарной справедливостью, что Ахматову избавили от тяжкой военной нужды и лишений, сама Ахматова не могла спокойно пользоваться причитавшимися ей благами. Она была полна сострадания, и обостренная совесть не оставляла ее в покое.

В. Г. АДМОНИ. Знакомство и дружба. Стр. 342

Было время, когда она мне помогала; это время кончилось. Однажды она себя проявила мелочной, и эта мелочь испортила все предыдущее; итак, мы квиты — никто никому ничего не должен. Она мне разонравилась, я — ей.

Г. Эфрон — сестре в лагерь.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 78

Анна СААКЯНЦ. Марина Цветаева. Стр. 759

Обращение Марины Цветаевой было не к Ахматовой. Та ей ничего не была должна. А составлять пары «по росту», как в кадрили, как в водевиле, как всю жизнь масть к масти складывала свои связи Ахматова (любить — так Блока, в компаньонки для бегства из Ленинграда брать — так Берггольц, предложение — так от Пастернака, читать всю жизнь — так Данте, посвящать стихотворения — так соответствующим, только по статусу соответствующим, вроде Вишневской) — право, Марине Ивановне было не до водевилей.

Основной инстинкт: человек любит тех, кого облагодетельствовал, и ненавидит того, кого погубил.

Иосиф Бродский (а Марина Цветаева была его любимым поэтом и обстоятельства ее жизни он знал) написал об Ахматовой: «Прощенья и любви» — будто бы это то, чему она научила его.

Почему же сама Ахматова не простила Мура за то, что она его погубила и ненавидела?

До конца жизни не простила и не повинилась.

Вся эта глава — к ее стихотворению, о том, как она предала Мура — за свою «сестру».

Последние военные стихи Ахматовой — просто слабы. Ахматова остановилась раз и навсегда на одной эпохе; она умерла — и умерла более глубоко, чем мама. И обожают-то ее именно как реликвию, как курьез.