Гослинги были центром притяжения небольшого кружка лондонских друзей. В их число входил Чарльз Марленд, директор одной компании, который скрывал свою гомосексуальную ориентацию от коллег в Сити. Пухлый, оживленный, рыжеволосый и румяный, «как диккенсовский персонаж», он был человеком большого вкуса и культуры, который любил окружать себя красивыми молодыми людьми, особенно танцовщиками. Его дом на Тревор-Плейс в Найтсбридже был «сплошной вечеринкой», еда и напитки всегда были чудесными, и там можно было наверняка застать самых ярких танцовщиков «Королевского балета», от Дэвида Уолла и Уэйна Иглинга до новичков в кордебалете. Казначей училища «Королевского балета» и член правления Балетного фестиваля, Марленд надеялся, что его назначат заведующим «Королевского балета», но и лорд Дроэда, и Джон Тули отказались его принять, говоря, что он «слишком увлечен танцовщиками». В случае Рудольфа это было определенно правдой; Чарльз, преуспевающий, с гибким рабочим графиком, мог ездить за звездой по всему миру, заказывая шоферов и устраивая приемы в любом городе, где бы они ни оказывались. «Вот что получил из этого Рудольф, – сказал один общий знакомый. – Удобство. А Чарльз стал другом божества. Он всегда был повсюду; садился в самолет и оказывался в нужном месте».

Подобно Чарльзу Марленду, Теренс Бентон и Паклуша Бика были поклонниками, которые подружились с Рудольфом и несколькими другими звездами. Они всегда бронировали себе те же места у прохода в ряду F в первых рядах партера в «Королевской опере», чтобы можно было быстро пройти за кулисы до того, как закончатся вызовы на бис. Внучка белоэмигрантского нефтяного магната, Паклуша выросла в Париже, куда ее родители, Чермоевы, бежали от революции, прихватив с собой фамильные драгоценности и документы в доказательство того, что они владеют богатейшими кавказскими и грузинскими нефтяными приисками. В 1958 г., когда Теренс Бентон приехал в Лондон из Канзаса – «не знающий жизни, бестактный, но замаскированный хорошими манерами и глубоко укоренившимся англичанством», – один знакомый ввел его в круг колонии русских эмигрантов, и через несколько месяцев он познакомился с Паклушей. Хотя Паклуша была замужем за Андре Бика, англо-французским художником, и матерью трех их общих детей, она влюбилась, и Теренс неожиданно для себя очутился в гуще свободной, настоящей богемной жизни в Оксфордшире. Вскоре оказалось, что у пары общая страсть к музыке и балету, и когда в Лондон начали приезжать с гастролями Кировский и Большой театры, они устраивали приемы для танцовщиков в своей изящной квартире на Карлос-Плейс. Поскольку они «знали Марго всю жизнь», они, естественно, мечтали подружиться с Рудольфом, и это Марго вызвалась их познакомить. Они встретились в ресторане на Джермин-стрит; Терри был похож на графа Дракулу, так как пришел в черной накидке и с зализанными назад черными волосами, а Паклуша была круглой и безмятежной, как матрешка. Она была олицетворением русской земли-матушки, и ее прямота и невозмутимость немедленно расположили к себе Рудольфа. «У нее имелось одно чудесное качество – аура, которую она излучала, – вспоминал Уоллес. – Паклуша умела поладить со всеми, от швейцара до герцогини».

Хотя они были знакомы совсем недолго, Паклуша была единственной, кому Рудольф в то время признался в смерти отца. А на гастролях в марте 1973 г., когда он услышал о смерти Ксении, именно Паклуша занялась расследованием всех обстоятельств случившегося. Рудольф получил телеграмму от Марго (с которой удалось связаться Барышникову), в которой Марго выражала свои соболезнования, и Рудольф «в большом волнении» немедленно позвонил Паклуше и попросил ее узнать подробности. Он не знал, что полтора года назад Ксении сделали операцию – у нее обнаружили рак желудка. Она рассказала об этом лишь двум-трем ближайшим друзьям и умоляла их хранить все в тайне. «Я ничего не знал много месяцев, – говорит Барышников, – может быть, потому, что она хотела уберечь меня от еще одной травмы [после смерти Пушкина]». И конечно, она не хотела, чтобы Миша или еще кто-нибудь видели ее больной. Она говорила Алле Бор, что ей стыдно, что «она это допустила», что она не в силах побороть рак. На самом деле она прожила бы дольше, если бы в местной больнице ей не перелили чужую группу крови. «Она поехала домой на такси и через два часа умерла». Потеряв Александра Ивановича, Ксения очень изменилась, стала отшельницей, отстраненной, и тем не менее они с Рудольфом поддерживали связь. Их телефонные переговоры были единственным источником новостей и сплетен, связанных с Кировским театром. «Ксения оставалась последним звеном, связывавшим его с Ленинградом, – заметил Найджел в дневнике. – Теперь у него никого не будет; он по-настоящему отрезан. А она была еще молодой. Какое невезение!»

Считая, что будет неплохо, если во время отъездов Рудольфа на Файф-Роуд кто-нибудь поживет, Гослинги договорились, что за домом присмотрит брат Уоллеса. Томми Поттс, который тогда учился в Лондоне, с радостью согласился, но Найджел относился с невольным презрением к этому дружелюбному, довольно неотесанному молодому человеку, потому что он не был Уоллесом. Гослингов пригласила на ужин Клер, экономка, которая тоже скучала по обществу Уоллеса, но считала, что он, скорее всего, не вернется. «Мы ушли в подавленном настроении, – записал Найджел. – Вот самая грустная новость: я убежден, что Р. никогда не найдет никого такого же славного». Группа Гослингов – частный фан-клуб, состоящий из пяти человек, – которая часто встречалась в отсутствие Рудольфа (в одном случае, за ужином в «Дафне» в Южном Кенсингтоне, и все расписались на скатерти, собираясь потом послать ее ему), договорилась как-то устроить их примирение. Терри Бентону удалось выяснить адрес Уоллеса в Лос-Анджелесе, куда написал Найджел, сообщив, как они все огорчены его внезапным отъездом и как по нему все скучают. «Насколько я понимаю, Рудольф будет в ЛА в конце месяца, так что передай ему привет и от нас», – приписал Найджел в постскриптуме, а после записывал в дневнике, как продвигается дело.

«Понедельник, 26 февраля. Чарльз М. сообщил, что он слышал… У. навестил Р. Во всяком случае, новость хорошая. Он сообщает: «Ça va mieux (уже лучше)».

Суббота, 17 марта. День рождения Р., первый после его прибытия на запад, который мы пропустили… Он звонил… голос бодрый, говорит, что повсюду на них все билеты распроданы… более того, он «потрясающе» проводит время в ЛА с Уоллесом (который вскоре снова присоединится к нему). Отличная новость!

Среда, 21 марта. Звонил Нико [Георгиадис] и сказал, что говорил с Р. К телефону подошел Уоллес… разве не замечательно? Как я надеюсь, что так будет и дальше!

Воскресенье, 25 марта. Похоже, он снова с Р. «О, храброславленный герой, Хвалу тебе пою!»

Уоллес, который после отъезда из Лондона разговаривал с Рудольфом лишь однажды, жил в центре города возле «Шрайн Аудиториум» в крошечной квартирке без телефона, специально «полностью отключившись» от внешнего мира, чтобы без помех работать над фильмом об Эйнштейне. Кроме того, он с головой ушел в рассказы Хорхе Луиса Борхеса, за чтение которого его «изводил» Рудольф. Он так вдохновился «Кругами руин», что немедленно, в один присест, написал синопсис к фильму – «мультипликационно-порнографическому». Новый рынок порно оказывался неотразимо выгодным, как он объяснил родителям. «С точки зрения кинематографа (и эротики) это куча мусора, но зрители платят по пять долларов с носа, чтобы посмотреть их». Рудольф, который, по словам Терри Бентона, «считал, что увлечение Уоллеса порнофильмами – чушь», не скрывал своего разочарования. «Уверен, он хотел, чтобы его план в связи со мной был чуточку серьезнее, – сказал Уоллес Гослингам, добавив: – Здесь я снимаю цепочки «трахов», потому что у меня есть лаборатория, где обрабатывают пленку. Наконец, мы это преодолели, и он [Рудольф] если и не доволен, то хотя бы умиротворен».