Алессандро и самому казалось, что за «инцидентом 23 января» стояло нечто большее, чем попытка украсть личные данные и параллельно завербовать сторонников. Часть какого-то плана, лишь видимая нам пока верхушка айсберга …

Ему позвонил Ёширо Лесли. Сперва Алессандро подумал, что это как-то связано с недавними событиями, вспомнив, что именно от него он впервые услышал о Манделе… Но Ёширо и словом не обмолвился об инциденте. Он звонил рассказать, что случилось с Каллумом.

На следующий день Алессандро уже был в Глазго.

Там было солнечно и довольно тепло, ветер с реки дул слабый и приятный. Ёширо встретил Алессандро в аэропорту и сразу повёз в полицейский участок. У него был старый «лендровер», даже без автопилота; первая машина из тех, что Алессандро видел за последние полгода, которой нужно было управлять вручную: руки на руле, ступни — на педалях.

— Не хочу покупать новую, — сказал Ёширо, — сейчас автопилот стоит во всех, даже в самых дешёвых, но я не хочу. Моя-то как раз из-за его отсутствия ценится высоко, но я не хочу её продавать.

В машине звучала музыка — саксофон, конечно же.

— Пол Дезмонд, — похвастался Ёширо. — И это не цифра, это аудио-CD! Хотя, — он прищурил свои и без того узкие глаза, — что я вам-то рассказываю. Вы лучше других знаете, что это такое.

Алессандро кивнул, и не стал объяснять Ёширо, что CD-диски к середине 20-х уже давно вышли из моды, и сам Алессандро всю сознательную жизнь пользовался только карманным плеером: сперва iPod’ом, потом загонял музыку в телефон, а перед операциями, в отличие от Громилы и остальных, предпочитал сидеть в тишине. Громила, помнится, любил слушать Моцарта и часто ругался с ребятами, которые подзуживали его на эту тему… Мол, а как же Бах? А про Сибелиуса-то вообще слышал?

Пол Дезмонд был ничего — успокаивал. Алессандро и Ёширо молчали, пока ехали в полицейский участок (на Питт-стрит, недалеко от «Хилтона», где Алессандро останавливался в прошлый раз). Алессандро очень хотелось расспросить Ёширо, что же произошло, во всех подробностях, но он сдерживался и старался не думать об этом. Порой пытался погрузиться в музыку, но лёгкий тремор в кистях и икрах предательски отвлекал.

Прямо как перед высадкой, подумал Алессандро, но только теперь он собирается встретиться лицом к лицу не с террористами, а с братом по оружию, с тем, кто прикрывал ему спину в бою, а теперь навесил на себя десять килограмм тротила и пытался взорвать местную церковь.

«Ведь там наверняка были люди… люди, которых он всю жизнь защищал… И они пришли помолиться… Так он сам стал террористом? Ведь всё предельно просто, правда? Либо ты на стороне добра, либо на стороне зла. Я ведь виделся с ним и ничего такого не заметил, неужели он свихнулся за столь короткое время? Или уже тогда тайно вынашивал этот план? Да, он был в тяжёлой депрессии, но люди и церковь… Он мог совершить тихий суицид дома, зачем ему понадобилось идти туда и взрывать себя в церкви?.. Кто виноват? Он сам — или те, кто его довёл?.. Или он сам себя довёл? Или ему нужно было оказать медицинскую помощь?.. А его друзья? Ты, Ёширо, куда ты смотрел? Слава богу, у него не вышло, его схватили, а если… Нет. Не надо поспешно судить. Сперва надо его увидеть и спросить его…»

Они подъехали к участку. Ёширо остался в машине, а Алессандро зашёл внутрь и предъявил id-карту. Его провели в комнату для свиданий с заключёнными. Он сел перед толстым бронированным стеклом, вскоре с другой стороны показался Каллум.

Его привели в наручниках — осунувшегося, бледного, в серой робе, с зачёсанными назад волосами. Он сел на стул перед стеклом и натянуто улыбнулся. Полицейский отошёл к дверям.

— Ну, как я выгляжу? — спросил, продолжая улыбаться, Каллум.

— Херово, — ответил Алессандро.

— Спасибо, что приехал. Мне нужно было поговорить с тобой, именно с тобой… Они тут разрешают пользоваться Сетью под наблюдением, но ты знаешь, у меня боязнь, и я могу только лично…

— Мы же вместе воевали, — сказал Алессандро. — О чём разговор.

— Вот именно, — закивал Каллум. — Вот именно поэтому я и хотел поговорить с тобой, с одним тобой… Они хорошие ребята, все они хорошие ребята, но никто из них меня не поймёт… Вот, посмотри, — он показал на полицейского позади себя. Высокий и широкоплечий, с выпирающим животом и сединой в усах, тот стоял, скрестив руки и опираясь спиной о стену. На поясе болталась дубинка-электрошокер. Он смотрел куда-то вверх, словно считая секунды, когда уже можно будет прервать эту встречу и уехать домой, к полноватой жене и детям, возвращающимся из школы и клянчащим деньги на новые чипы. — Он хороший парень, он любит своих детей, любит свою страну, любит свою работу и делает её хорошо… Когда Гитлер бомбил Глазго, он и такие, как он, помогали вытаскивать раненых из-под завалов, таскали воду, шли на заводы и записывались в добровольцы… Но он ведь не поймёт, — усмехнулся Каллум, и его глаза заблестели, — никогда не поймёт нас с тобой, зачем мы из нашей тепличной жизни отправились куда-то в страны, которые он даже не сможет найти на карте и прочесть их названия вслух… в земли каких-то варваров, воевать за каких-то туземцев… он скажет, мол, это в них ноет имперский менталитет… Ха… Ты смог бы объяснить ему, за что мы дрались в Таиланде? Разве за свой дом, за своих детей?.. За своих собственных детей, Сандро? Ведь за них и он бы туда полетел, и он бы пошёл в атаку за своих… Разве поймёт он нас?..

— Каллум, — сказал Алессандро, — зачем ты это сделал?

Тот замолчал.

— Я всё уже рассказал, — ответил он. — Я купил эту взрывчатку у одного парня с окраин, он продавал по дешёвке… И… помнишь церквушку недалеко от моего дома? Я тебе её показывал.

— Это её ты хотел взорвать?

— Нет, нет! — замотал он головой. — Я её очень любил… И её решили закрыть. Уже давно решили её закрыть, я узнал от священника, что там хотят сделать какой-то культурный центр, и проповеди можно будет читать лишь в установленные часы, а в остальное время — вход по билетам… представляешь, вход в церковь по билетам за деньги? Где электрические свечки загораются от опущенных в прорезь мелких монеток?

— И поэтому ты решил её взорвать? — спросил Алессандро. — А люди, Каллум…

— Там не было людей! — перебил его Каллум. — Там никогда не бывает людей, Сандро, а священника я бы попросил выйти… Это всё равно была бы уже не та церковь, это уже не был бы дом Божий, так лучше бы всё это взорвать к чертям, но не дать опозорить…

— Не думал, что ты так религиозен.

— Нет, я не религиозен, Сандро, и я не верю в Бога, но, знаешь… я просто не могу сидеть сложа руки и ничего не делать, мне так противно всё, что происходит… Мир просто стал… таким… гадким, что ли… Запад, восток, всё одно, всё тут смешалось, и я не могу понять… Это был бы правильный конец для меня, просто правильный поступок…

— Тебя посадят?

— Ну, я теперь считаюсь особо опасным террористом, — сказал Каллум. — Наверное, так и есть. Наверное, я сошёл с ума, и меня надо держать взаперти… Но я правда не могу. Я не стал сопротивляться задержанию, я не хотел убивать тех парней, я никого не хотел убивать, но я больше не могу, Сандро… Я просто больше не мог терпеть…