Давно уже преодолевший приступ бестолкового высокомерия Святослав не удержался от вопроса:

— Неужели и со смертью надо любовь иметь?

— Чем же смерть не защитник? Не бывает слов без согласных звуков. Не бывает жизни без смерти. И Сварог, и Ний, созданные единым Родом, лишь части мира творений. Их сила — отраженная сила блаженного и бесконечного, внутреннего правителя всех существ, словно пространство, пронизывающего все изнутри и извне. Песнопевцу же тогда только приведется донести слова свои до вышнего слуха, когда при произнесении любого звука он не будет забывать о своей неизбывной связи со всем вокруг. Каждый гласный звук связывает вас со Сварогом. С каждым гласным звуком вы с благодарностью возвращаете небесному ту силу, которой он всечасно насыщает вас. Свистящие звуки произносите внятно, дарите их седому Стрибо от всего сердца. А согласные — дабы не сливать их один с другим выговаривайте не спеша, четко. Да обережете вы себя от безвременной смерти!

Ученики старались не упустить ни одного слова Богомила, молодые лица их при том сделались вытянутыми и напряженными, и смотрелись они столь уморительно, что степенному волхву пришлось употребить некоторые усилия, чтобы сдержать просящуюся на уста улыбку.

— Давайте «Многоликий, многообразный…» пропоем.

Зазвенели было гусельные струны голосами возвратившихся с полдня весенних птиц, да Богомил вдруг сдержал их.

— И еще. Когда вы поете, размышляйте о том, что песнь ваша — это бессмертие русского Бога. Говорите себе: «Пусть она даст надежду людям, а мне любовь неба». Попытаем свою справность?

Вновь щеглы и варакушки, зорянки и малиновки, овсянники и чечетки заливистым щебетом раздвинули и осветили мрачноватую тесноту избушки, в их сопровождении точно голос Триглава[496], властвующего над тремя мирами, заслышался с каждым мгновением крепнущий голос, — троичный и вместе с тем единый.

Многоликий, многообразный отец наш,

Ты — основа совершенного порядка,

Ты — единый свет, тепло несущий;

Опоясанный бессчетными лучами,

Переправь, блаженный, на тот берег,

Где цветы невежества не всходят.

Уже одной из ближайших весен Святославовой дружине пришлось оценить результаты того труда, каковому они посвящали себя каждодневно на Перуновом поле, довелось понять для чего учились законам оружия, зачем упражняли мужество и силу, почему наказывались бездельники, и что означали слова старших наставников — «редко кто сам по себе родится храбромужественным, а выучка и опыт горазды многих поправить».

Месяц сухый подходил к концу. Половина снега успела стаять. Оголились бугры и пригорки. Налились яровистым соком почки на ветках верб и жостеров, отчего опушки подернулись красноватой дымкой. Уже успели вернуться к родным гнездам первые грачи и шпаки. И рогатый Велес, еще недавно требовавший величать себя Морозом, в любой день готов был перерядиться неуемным Ярилой.

Пять сотен молодых витязей гнали коней к южным рубежам Руси, как обычно самым неопределенным, самым неспокойным, по причине соседицы со слишком уж переменчивыми племенами печенегов. В этом году пахари того края прибыли в Киев в особенном множестве. Но не плоды своих полей, приобретшие особенную цену в эти дни истощения прошлогодних запасов, привезли они с собой. Всем отрядом направились они к высокому терему княжескому просить о заступе. «Печенеги совсем озверели, и нет на них никакой управы, — жалились они. — Пришлите, князья, людей, пусть уймут окаянных. Ведь отымают последнее, а кто супротивится, тому хату огнем жгут, а могут и голову разрубить. Вот потеплеет, — пора землю скородить[497]придет. А что в севню[498]класть будем? Поспешайте же. А то аккурат и себе полюдья не найдете, да и нас всех погубите».

Чтобы сократить время броска, решено было отклониться от лесистой (теперь размокшей и раскисшей) Днепровской низины и ехать степью. Но разве можно доверять едва пробудившейся Леле[499], только что покинувшей свое зимнее убежище внутри одной из ее любимых берез. На второй день пути в широкой степи, казавшейся безрубежной и вовсе ничейной, разыгралась метель. Уже подзабытый Карачун восстал точно из-под земли. Ничем не сдерживаемый, привыкший к безраздельному приволью степной ветер, то угрожающе воя, то юродливо свистая, помчался в бешеной плясне, кидаясь то влево, то вправо, то вдруг закручиваясь винтом. Над самой землей понеслись тучи снега. Все живое замерло и прижалось к земле. Только на некотором отдалении наперекор стихии несколько черных птиц все устремлялось к одному и тому же месту, где, вероятно, валялась какая-то упадь. Но вот новый удар ветра, — и одна из чернокрылых стервятниц с истошным карком несется над пригнутым к самой земле быльником лапами вверх.

Снежные плети то и знай хлестали дружинников по глазам, и каждый из них не один раз успел подумать о том, что утонувшие было в распутице дороги, бегущие вдоль речного берега, наверняка замерзли, а их лесистое окружение могло бы составить некоторую преграду расходившейся непогоде. Однако перерешать поздно было.

Из пяти сотен дружинников старых было менее сотни. Святослав сам настоял на том, чтобы этот поход исполнить силами молодой дружины. Само дело на княжеском совете не было признано особенно значительным, и потому ходатайство молодого князя было удоволено. И вот княжий Бог — громовник Перун-Сварожичь доверял ему свершение первого вполне самостоятельного шага.

Не только сыновей киевских князей, но и княжичей из Чернигова, Невогорода, Пскова, Искоростеня, Полоцка соединяла Святославова дружина. От непохожих отцов родились они, в разных местах, каждый по-своему был взращен, но годы совместного жительства и общего труда не просто сплачивали их идеей братолюбия, но успели выработать ту способность к единению (когда дело касалось совместного творчества), которая все движения души, все помыслы, все действия множества сливает в многорешительную целость.

Как ни лютовал ледяной ветрище, все упрямее наклоняя лбы, неуклонно подгоняли своих лошадей витязи. Но мрачнели они лицами, все ниже склоня головы под нажимом всевластного ветра. Оглянулся на своих товарищей Святослав и тотчас увидел себя самого будто бы со стороны, запорошенного снегом, с лицом каменным, и до того ему смешной эта личина показалась, что захохотал он сквозь вихря визг так громко, так искренно, что все, кто ближе к нему были, головы вскинули, невольно растапливя смерзшиеся мысли.

— Это ж на кого мы похожествуем?! — запальчиво прокричал князь — На мясо мерзлое! Не разберешь, где воя лицо, а где лошади морда!

Отсюда, оттуда, разбивая ледяную коросту, рванулся молодеческий смех. И вот шутки посыпались так, что стало их больше, чем хлопьев снега, летящих им навстречу.