И оцепенела.

Внизу, посреди двора, стояла Татьяна Блэкторн в окровавленном платье, похожая на мерзкое пугало. Ветер трепал ее седые волосы. Она воздела руки к небу, как будто собиралась обрушить на Институт гром и молнии.

И она была не одна. За спиной у нее выстроились существа, которых описывала Грейс, – Безмолвные Братья в снежно-белых одеяниях с откинутыми капюшонами; видны были их лица и открытые глаза, из которых лился ядовито-зеленый свет.

Татьяна запрокинула голову вверх, и небо прочертила черная молния.

– Выходите! – крикнула она. Ее голос звучал неестественно громко, как звон гигантского колокола, и Институт снова содрогнулся до основания. – Выходите, Лайтвуды! Выходите, Карстерсы! Выходите, Фэйрчайлды! Выходите, Эрондейлы! Пробил ваш последний час!

25. Свирепый вихрь

Издалека округла

Поверхность шара внешнего, вблизи

Предстала плоской сумрачной страной,

Пустынной, дикой ширью, без границ,

Затерянной в ночной, беззвездной тьме

И окруженной завываньем бурь

Неистового Хаоса; таков

Был негостеприимный материк.

Лишь с краю одного едва сквозил

Далекий отблеск от Небесных стен,

И вихрь не столь свирепо там ревел[53].

Джон Мильтон, «Потерянный рай»

– Laanati, – пробормотал Алистер.

«Проклятье». С того момента, когда они выехали со двора Института, он не отрываясь смотрел в окно кареты. Томас слышал, как он приказал Дэвису, кучеру: «Просто поезжайте прямо по улице, неважно куда». И Дэвис прилежно выполнял указание. Томас прожил в Лондоне всю жизнь, но сейчас даже не представлял, где они находятся.

Сначала в карете было холодно, и юноши взяли пледы, которые лежали на сидениях. Томас думал, что после этого Алистер заговорит – в конце концов, зачем он позвал его, если не поговорить? – но Алистер сидел молча, откинувшись на спинку сиденья, и время от времени бранился на персидском.

– Послушай, – через некоторое время заговорил Томас, стараясь не выдать своего разочарования, – пора возвращаться в Институт. Они будут волноваться…

– Наверное, подумают, что я тебя похитил, – фыркнул Алистер.

Прогремел гром – казалось, совсем рядом выстрелили из пушки. Ветер раскачивал карету. Сухие бурые листья и колючий снег образовывали маленькие вихри, стучали в стекло, неслись вдоль пустынных улиц. Даже в карете атмосфера стала тяжелой, давящей.

– Ты из-за Чарльза расстроился? – спросил Томас. Потом испугался, что вопрос прозвучал слишком откровенно… Но подумал, что терять ему все равно нечего. Необходимо было нарушить молчание.

– Отчасти – да, – ответил Алистер. Свет, проникавший в окно кареты, имел красноватый оттенок, как будто где-то далеко пылал пожар. – Когда я познакомился с Чарльзом, я мечтал стать таким, как он. Уверенным в себе человеком, знающим, чего он хочет от жизни, планирующим свое будущее. Теперь я понял, что это был лишь фасад. Что он вовсе не уверен в себе – напротив, он чувствует себя абсолютно бессильным. Чарльз позволил себе поддаться страху и стыду, решил, что у него нет выбора. – Он сжал руку в кулак. – Я осознал, что веду себя точно так же.

Томас смотрел на террасные дома, проплывавшие за окнами, на заснеженные платаны. Слышен был заунывный вой ветра, свет фонарей почему-то потускнел.

– Ты хочешь сказать, что боишься… Боишься, что подумают люди, если узнают о твоих чувствах к…

– К тебе? – договорил за него Алистер. Взгляд его черных глаз был серьезен. – Нет.

«Ну конечно же, нет. Конечно, он не имеет в виду тебя».

– Нет, – повторил Алистер. – В разговорах с тобой, с сестрой я рисовал переезд в Тегеран самому себе как шанс начать жизнь сначала, с чистого листа. Эти слова мой отец повторял каждый раз, когда мы бросали обжитое место и уезжали на поиски нового дома. «Начать с чистого листа».

Он горько усмехнулся.

– Вечная ложь. Он заставлял нас переезжать, чтобы оставить позади свои проблемы – карточные долги, пьянство. Как будто человек может убежать от себя самого. И я…

Алистер помолчал. Сейчас он походил на безумца.

– Я никогда не хотел стать таким, как он. Я боролся, я так старался быть другим. И вдруг я понимаю, что собираюсь переехать в другую страну только потому, что здесь мне стало трудно жить. Собираюсь поступить, как он. Потому что я боюсь.

Томас сбросил плед с коленей и сел напротив Алистера. Карета покачнулась. Юноше хотелось прикоснуться к руке Алистера, но он сдержался.

– Я никогда не думал, что ты способен испытывать страх, – сказал он, – но в этом нет ничего постыдного. Чего ты боишься?

– Перемен, наверное, – с отчаянием в голосе пробормотал Алистер.

Снаружи, за окнами кареты, ветви деревьев метались на ветру. Томас услышал рев – снова гром, подумал он, но какой-то странный, приглушенный.

– Я знаю, что должен измениться, но не знаю, как это сделать. Не существует инструкций, которые помогают человеку стать лучше. И я боюсь, что если останусь в Лондоне, то своим поведением буду по-прежнему причинять боль людям, все тем же людям, что и раньше…

– Но ты изменился, – возразил Томас. – Без всяких инструкций. Тот Алистер из Академии не бросился бы мне на помощь, когда меня арестовали по ложному обвинению в убийстве. И не следовал бы за мной по ночам, чтобы охранять меня. Тот Алистер не интересовался бы самочувствием Мэтью и не перечитал бы гору книг о паладинах, пытаясь помочь сестре.

Томас заметил, что его руки дрожат. Он понимал, что пошел на большой риск, когда завел этот разговор. Он как будто снял с себя броню и стал уязвимым. В горле пересохло. Томас сглотнул и продолжил:

– Я бы не испытывал к тебе таких чувств, как сейчас, если бы ты остался прежним. Таким, каким был год назад.

Алистер повернулся к нему и хрипло произнес:

– Мне казалось, что я нравился тебе год назад.

Томас молча смотрел на него, не зная, что сказать. Алистер неожиданно улыбнулся.

– Я просто хотел подразнить тебя, – сказал он. – Томас, ты…

Томас поцеловал его. Схватил его за отворот пальто, а в следующее мгновение они целовались. Губы Алистера, несмотря на холод, были горячими. Карету тряхнуло на повороте, и Алистер подался навстречу Томасу, вцепился в его волосы. Прижался к нему крепко, с такой силой, словно хотел слиться с ним, стать единым целым.

У Томаса шумело в ушах, сердце бешено билось. Алистер дразнил его и ласкал одновременно, а потом Томас приоткрыл рот, ощутил вкус чужих губ, прикосновение нежного языка… Карета накренилась, и оба упали на пол.

Но они едва замечали, что происходит. Томас принялся расстегивать