Рафаэль молча жевал и явно раздумывал.

– Ладно, – вздохнул он. – Ладно, слушай. Тебе известно, что папаша либо распродал все, что можно, либо записал на Перегрина?

– На кого?

– Ну хорошо, на Прингла, – досадливо бросил Рафаэль. – Терпеть не могу эти дурацкие собачьи клички.

– Однако наиболее ценные вещи он не распродал, – указала Робин.

– Ты о чем?

– Та картина с кобылой и жеребенком стоит от пяти до восьми…

У Робин в сумочке зазвонил мобильный. По рингтону она поняла, что это Мэтью.

– Отвечать не собираешься?

– Нет, – отрезала Робин.

Дождавшись окончания звонка, она вынула телефон из сумки.

– Мэтт. – Рафаэль прочел перевернутое имя. – Не иначе как наш бухгалтер, точно?

– Да, – ответила Робин и выключила звук, но телефон тут же завибрировал у нее в руке. Мэтью не унимался.

– Да заблокируй ты его, – предложил Рафаэль.

– А что, – отозвалась она, – хорошая мысль.

Сейчас важнее всего было не оттолкнуть Рафаэля. Тот с видимым удовольствием наблюдал, как она блокирует номер. Опустив телефон в сумочку, Робин продолжила:

– Давай вернемся к картинам.

– Тебе известно, как отец сбывал все ценные полотна через Драммонда?

– По мнению некоторых, картина стоимостью в пять тысяч фунтов все же представляет определенную ценность, – не удержалась Робин.

– Отлично, мисс Левая Туфля, – взъелся почему-то Рафаэль. – Давай объясняй, что такие люди, как я, не знают цену деньгам…

– Прости, – спохватилась Робин, проклиная себя за несдержанность. – Послушай, мне… короче, сегодня я с самого утра ходила присматривать для себя съемную комнату. Будь у меня пять тыщ, моя жизнь повернулась бы совсем иначе.

– А, – хмуро протянул Рафаэль, – я-то… ладно, замнем. Раз уж на то пошло, я в данный момент тоже охотно положил бы в карман пять кусков, но речь идет о другом – о серьезных ценностях, за которые дают десятки и сотни тысяч, о ценностях, которые мой отец хотел сохранить в семье. Он оформил дарственную на малолетнего Прингла, чтобы избавить родню от налога на наследство. В число этих ценностей входили китайский лаковый шкафчик, резная шкатулка из слоновой кости, еще кое-что, но было среди них и колье.

– А поточнее?

– Массивное, безвкусное, но зато бриллиантовое, – сказал Рафаэль и свободной от клецок рукой изобразил толстый хомут. – Солидные камни. Этим украшением владели пять поколений или около того, и, согласно неписаной договоренности, оно передавалось старшей дочери по достижении ею двадцати одного года, но отец моего отца, который, как тебе, думаю, известно, был заправским бонвиваном…

– Это он женился на сиделке Тинки?

– Третьим или четвертым браком, – покивал Рафаэль, – я вечно путаю. В общем, у него рождались только сыновья, и эту штуковину все жены носили по очереди, а потом дед отписал ее моему отцу, который завел новое правило. Его жены тоже носили колье, даже моя мать ненадолго удостоилась такой чести, но вот передать его старшей дочери в день ее полного совершеннолетия отец забыл, на Прингла не переписал и в завещании не упомянул.

– Иначе говоря… Погоди, ты хочешь сказать, что…

– Папаша высвистал меня чуть свет и потребовал забрать эту чертову штуку. Дельце несложное, пара пустяков, – саркастически добавил он. – Нагрянуть к мачехе, которая меня на дух не переносит, вызнать, где хранится драгоценное ожерелье, и умыкнуть у нее из-под носа.

– Значит, по-твоему, отец поверил, что жена от него уходит, и забеспокоился, как бы она не прихватила с собой колье?

– Похоже, что так, – сказал Рафаэль.

– А какой у него был голос?

– Я уже сказал. Сумеречный. Мне показалось – с похмелья. А когда я узнал, что отец наложил на себя руки… ну…

– Ну?

– Если честно, – продолжил Рафаэль, – у меня не укладывалось в голове, что напоследок родной отец захотел сказать мне только одно: «Поспеши, не то бриллианты уплывут от твоей сестры». Памятное напутствие, да?

Не находя слов, Робин в очередной раз пригубила вино, а потом негромко спросила:

– Иззи и Физзи понимают, что колье теперь находится в собственности Кинвары?

Губы Рафаэля искривились в недоброй усмешке.

– Они понимают, что юридически это так, но смешно другое: по их мнению, Кинвара принесет им колье на блюдечке. После того как они ее честили, после того как годами обзывали ее хищницей, при каждом удобном случае перемывали ей кости… до них так и не дошло, что она не отдаст это колье даже Физзи для Флопси… тьфу, для Флоренс… потому что… – Он изобразил пронзительный аристократический выговор: – «Дорогая, даже ТНД до такого не опустится: это фамильная драгоценность, нужно же понимать, что продать ее невозможно». Апломб у них пуленепробиваемый. Они считают, что находятся под защитой какого-то закона природы, по которому Чизлы получают все, что заблагорассудится, а существа второго сорта должны знать свое место.

– А откуда Генри Драммонд узнал, что ты пытался помешать Кинваре сбежать с бриллиантами? Он сказал Корморану, что ты отправился в Чизл-Хаус с благородной миссией.

Рафаэль фыркнул:

– Ну волна пошла, да? Видимо, Кинвара накануне смерти отца черкнула Генри записку с просьбой подсказать, где можно оценить колье.

– И по этой причине он до рассвета бросился звонить твоему отцу?

– Именно так. Хотел предупредить, что она задумала.

– Но почему ты не рассказал этого полицейским?

– Как только станет известно, что она планирует его продать, начнется цепная реакция. Поднимется жуткая склока, родня побежит к адвокатам, и все будут требовать, чтобы я вместе с ними пинал Кинвару, а сам я между тем останусь человеком второго сорта, каким-то убогим курьером, которому только и доверено, что возить старые картины Драммонду в Лондон и выслушивать, сколько получал за них мой папа, не отчислявший мне ни гроша… Так какой же смысл мне встревать в этот бриллиантовый скандал и играть по чужим правилам? Когда отец позвонил, напрасно я его пожалел: надо было сразу сказать, чтобы он засунул себе куда-нибудь эти камни, да как-то постыдился, – сказал Рафаэль, – а отсюда вывод: они правы, я – не настоящий Чизл.

У него перехватило дыхание. В ресторане появились еще две пары. Робин в зеркале увидела, как холеная блондинка оценивающе взглянула на Рафаэля, прежде чем сесть за столик со своим грузным, щекастым спутником.

– Теперь скажи: почему ты бросила Мэтью? – напомнил Рафаэль.

– Он мне изменил, – ответила Робин. Ей даже не хватило сил солгать.

– С кем?

У нее сложилось впечатление, будто ему захотелось как-то изменить расстановку сил. За презрением и злостью, которыми была пронизана его обличительная речь в адрес родни, сквозила обида.