– Правда? – опять спросила Робин, которая мысленно унеслась за многие мили отсюда.

Ей вдруг пришло в голову, что она никогда больше не будет вот так ужинать вдвоем с Мэтью. Ей вспомнился их самый последний совместный ужин, в «Le Manoir aux Quat’Saisons». О чем думал ее муж, в молчании пережевывая еду? Конечно, бесился, что она по-прежнему сотрудничает со Страйком, но с большой вероятностью одновременно взвешивал в уме сравнительные достоинства ее и Сары Шедлок, которая получала вполне достойную зарплату в аукционном доме «Кристис», владела неиссякаемым запасом историй о чужом богатстве и, несомненно, была абсолютно раскованной в постели – до такой степени, что забывала подаренные женихом бриллиантовые серьги на подушке Робин.

– Слушай, если ужин со мной будет нагонять на тебя такую тоску, я готов перейти обратно в бар, – сказал Рафаэль.

– Что? – встрепенулась Робин, сбившись с мысли. – Ой, нет, ты тут ни при чем.

Официант принес Робин вино. Она тут же сделала изрядный глоток и сказала:

– Извини. Просто задумалась о муже. Вчера вечером я его бросила.

Когда Рафаэль застыл с пивной бутылкой у рта, Робин поняла, что перешла невидимую границу. За все время работы в агентстве она никогда не вытаскивала на свет факты своей личной жизни, чтобы завоевать доверие собеседника, никогда не смешивала частную и профессиональную сферы, чтобы расположить к себе другого человека. Превращая измену Мэтью в орудие для манипулирования Рафаэлем, она сознательно совершала поступок, способный вызвать у мужа гадливость и отторжение. Их брак, по его мнению, должен был оставаться святыней, не имеющей ничего общего с убогой, гниловатой работой жены.

– Ты серьезно? – спросил Рафаэль.

– Вполне, – ответила Робин, – но я не жду, что ты мне поверишь, особенно после всей белиберды, которую наговорила тебе в роли Венеции. Ладно, – она достала из сумочки записную книжку, – ты сказал, что не будешь возражать, если я задам тебе пару вопросов. Это остается в силе?

– Ну… как бы… – Он явно не мог решить, смеяться ему или досадовать. – Это все взаправду? Вчера вечером рухнул твой брак?

– Да, – ответила Робин. – А почему тебя это так поражает?

– Сам не знаю, – сказал Рафаэль. – У тебя вид… девочки-скаута. – Он обшаривал глазами ее лицо. – Отчасти в этом кроется твоя прелесть.

– Я могу приступить к вопросам? – сохраняя невозмутимость, осведомилась Робин.

Отхлебнув пива, Рафаэль заметил:

– Вся в работе. Мужчина невольно задумывается, чем бы тебя отвлечь.

– Нет, кроме шуток…

– Хорошо, хорошо, вопросы… только вначале сделаем заказ. На дим-сум[59] согласна?

– Согласна на любое вкусное блюдо. – Робин открыла записную книжку.

Когда дело дошло до заказа, Рафаэль оживился.

– Допивай, – скомандовал он.

– Мне вообще пить не стоит, – ответила Робин, и в самом деле: после первого глотка она даже не пригубила спиртное. – Ну так я хотела поговорить про Эбери-стрит.

– Валяй, – сказал Рафаэль.

– Ты слышал, что сказала Кинвара насчет ключей. Хочу спросить…

– …был ли у меня собственный ключ? – добродушно подхватил Рафаэль. – А ты угадай: сколько раз я заходил в тот дом?

Робин выжидала.

– Один раз, – сообщил Рафаэль. – В детстве вообще там не бывал. Когда я откинулся… ну, ты понимаешь… освободился, папа, который ни разу за все время меня не навестил, позвал меня в Чизл-Хаус, и я отправился на родственную встречу. Причесался, приоделся, притащился к черту на рога, а папаша даже не появился. Видишь ли, его задержало позднее голосование в палате общин или какое-то такое дерьмо. Вообрази, как счастлива была Кинвара, когда я свалился ей как снег на голову, да еще с ночевкой в этом мрачном особняке, который с детства видел в страшных снах. Добро пожаловать домой, Рафф. С рассветом я сел на первый поезд до Лондона. Проходит неделя, от папаши ни слуху ни духу, а потом вдруг приходит новый вызов – теперь на Эбери-стрит. Ну, думаю, не дождешься, ноги моей там не будет. Вот зачем я туда поперся?

– Не знаю, – сказала Робин. – И зачем же?

Он посмотрел на нее в упор:

– Бывает так, что ты испытываешь к человеку ненависть и вместе с тем хочешь получить от него хоть на грош тепла – и сам себя за это ненавидишь.

– Да, – спокойно подтвердила Робин, – конечно, такое бывает.

– Так вот: почапал я на Эбери-стрит, понадеявшись пусть не на разговор по душам – ты же знала моего отца, – так хотя бы, пойми, на какие-нибудь человеческие эмоции. Он открывает мне дверь, говорит: «Наконец-то» – и вталкивает меня в гостиную, где уже восседает Генри Драммонд, из чего я заключаю, что меня ждет собеседование для приема на работу. Драммонд сказал, что готов меня взять к себе в галерею, папаша рявкнул, чтобы я не вздумал рыпаться, и вытолкал меня на улицу. Это был первый и последний раз, когда я оказался в стенах того дома, – продолжал Рафаэль, – так что никаких приятных ассоциаций у меня не осталось.

Он помолчал, обдумывая сказанное, а потом коротко усмехнулся:

– И конечно же, мой отец именно там наложил на себя руки. Совсем вылетело из головы.

– Ключ отсутствовал, – вслух сказала Робин, делая пометку.

– Да, среди множества подарков, не полученных мною в тот день, числились ключ и приглашение заходить в любое время дня и ночи.

– Мне нужно спросить кое о чем еще; не подумай, что я ухожу в сторону, – осторожно предупредила Робин.

– О, это уже интересно. – Рафаэль подался вперед.

– Ты когда-нибудь подозревал, что у твоего отца может быть связь на стороне?

– Что? – Его изумление выглядело почти комичным. – Нет… но… как ты сказала?

– В течение последнего года или около того? – уточнила Робин. – Притом что он состоял в браке с Кинварой.

Рафаэль не верил своим ушам.

– О’кей, – сказала Робин, – если ты не…

– Да с чего ты взяла, что он мог закрутить роман?

– Кинвара всегда была очень властной, всегда проверяла, где находится твой отец, так ведь?

– Ага, – ухмыльнулся Рафаэль, – но ты-то знаешь, в чем была причина. В тебе.

– Я слышала, что у нее и до моего появления бывали истерики. Она кому-то призналась, что твой отец ей изменил. Судя по всему, это стало для нее ударом. Примерно в то же время усыпили ее любимую лошадь, и Кинвара…

– …огрела папашу молотком? – Рафаэль нахмурился. – Ох… я-то думал, это из-за того, что кобылу приговорили без ведома Кинвары. Ну, по молодости папаша был охоч до женского пола. Слушай… а не потому ли он не появился в Чизл-Хаусе: я его ждал, а он заночевал в Лондоне. Кинвара определенно рассчитывала, что он вернется, и взбеленилась, когда он в последнюю минуту передумал.