– Я и сам толком не знаю, – осторожно ответил Страйк, наблюдая за его реакцией. – Просто подумал, что…

– Джимми меня предупреждал! Говорил, что вы под папку нашего копаете. А мы с Джимми тут вообще не при делах – мы же дети совсем были!

– Я тебя ни в чем не упрекаю, – сказал Страйк, но в переговорной задвигались стулья: Билли и оба психиатра поднялись со своих мест, и женская рука уже зависла над неприметной кнопкой у двери. Страйк знал, что это вызов бригады.

– Значит, вам только и нужно было – мне язык развязать? Хотите нас с Джимми под монастырь подвести?

– Нет. – Страйк тяжело поднялся со стула. – Я сейчас нахожусь здесь потому, что верю в твой рассказ о задушенном ребенке.

Взволнованный, растерявший остатки доверия, Билли незабинтованной рукой быстро коснулся носа и грудины.

– Тогда какое вам дело, что мастерил наш папа? – прошипел он. – Она вообще умерла не от этого, это к разговору отношения не имеет! А Джимми теперь меня прибьет, – надломленным голосом выговорил он. – Предупреждал ведь он меня: из-за тех фиговин, что наш папка мастерил, вы теперь под него, под Джимми, копаете.

– Никто никого не прибьет, – твердо заявил врач. – Время вышло, – деловито сказал он Страйку, распахивая обе двери. – Давай, Билли, на выход.

Но Билли не двигался. Притом что кожа и телосложение выдавали его возраст, на лице читались страх и беспомощность осиротевшего ребенка, который лишился рассудка из-за тех, кто призван о нем заботиться. Страйк, повидавший за время своего неспокойного кочевого отрочества множество бездомных и беспризорных детей, рассмотрел в его умоляющем взгляде главную просьбу к миру взрослых: выполнить свой взрослый долг, то бишь навести порядок среди хаоса, сменить жестокость на здравомыслие. Вглядываясь в это лицо, Страйк ощущал свое необъяснимое сходство с отощавшим, безволосым пациентом психиатрической лечебницы: в себе он обнаруживал такое же стремление к порядку. Из-за этого, собственно, он и стал детективом, но кое-что все же отличало его от Билли: мать Страйка прожила долго и подарила ему столько любви, что он не сломался под суровыми житейскими испытаниями.

– Я узнаю, что случилось с ребенком, задушенным на твоих глазах, Билли. Обещаю.

Психиатры хранили удивленный, даже осуждающий вид. В их профессиональные обязанности не входило что-либо утверждать или гарантировать, и Страйк это знал. Вернув блокнот в карман, он встал из-за стола и протянул руку. После долгих раздумий Билли начал постепенно оживать. Со слезами на глазах он снова повернулся к Страйку, схватил его протянутую руку и долго не отпускал.

Шепотом, чтобы не услышали врачи, парень выговорил:

– Не хотел я лошадок на них ставить, мистер Страйк. Не хотел.

Ванесса занимала однокомнатную квартирку на первом этаже частного дома, недалеко от стадиона «Уэмбли». В то утро перед уходом она дала Робин запасной комплект ключей и охотно подтвердила, что за два дня жилье не найти, так что пусть Робин остается.

Накануне они договорились после работы выпить по бокальчику вина. Ванесса без утайки поведала Робин историю об измене своего жениха – историю, полную неожиданных поворотов и интриг, которую прежде она никому не рассказывала: в основе ее лежало создание приманки для жениха и его любовницы в виде двух левых аккаунтов на «Фейсбуке», которые через три месяца, в результате терпеливых уговоров, обеспечили Ванессе поток обнаженных фотографий от обоих. Робин была в шоке, но не могла не рассмеяться, когда Ванесса обрисовала ей сцену за столиком для двоих в их любимом ресторане, где она и вручила незадачливому жениху «валентинку» с коллекцией пикантных изображений.

– Эх, подруга, добрая ты душа, – сверля взглядом свой бокал, произнесла Ванесса. – Я бы, например, как минимум оставила у себя эту чертову серьгу, чтобы сделать из нее подвеску.

Сейчас Ванесса была на службе. На краю дивана, где сидела с открытым ноутбуком Робин, лежало аккуратно свернутое пуховое одеяло. Весь день она провела за просмотром свободных комнат в квартирах на нескольких съемщиков – только это и можно было себе позволить на те деньги, что платил ей Страйк. В памяти беспрестанно всплывала двухъярусная кровать в квартире у Флик, а на экране сменялись доступные по цене варианты: то барачного вида комнатенки с несколькими спальными местами, то будто бы иллюстрации из новостной статьи о нелюдимых барахольщиках, найденных мертвыми. Вчерашний смех уже казался чуждым. Робин старалась не обращать внимания на болезненный твердый ком в горле, а он, несмотря на количество выпитого чая, все никак не рассасывался.

В тот день до нее дважды пытался дозвониться Мэтью. Она не поднимала трубку, а он не оставлял сообщений. В связи с грядущим разводом ей вскоре предстояло обратиться к адвокату, но это стоило денег, которых у нее не было, а на первом месте стоял поиск такого жилья, которое позволило бы ей заведенным порядком работать над делом Чизуэлла: ведь появись у Страйка причина считать, что Робин не справляется со своими обязанностями, под угрозой оказалось бы то, чем она дорожила едва ли не больше всего на свете.

Ты на университет забила. Теперь забиваешь на нас с тобой. Ты даже на своего мозгоправа забила. Конченая психопатка, вот ты кто.

Когда она представляла Мэтью и Сару на массивной, красного дерева кровати, приобретенной свекром, перед ее мысленным взором меркли даже фотографии мрачных комнат в безвестных квартирах; в такие минуты Робин внутренне закипала и, как могло показаться, теряла самообладание; вот и сейчас ей захотелось перезвонить Мэтью, чтобы на него наорать, но она сдержалась, поскольку наотрез отказывалась быть той, в кого он стремился ее превратить: импульсивной, безрассудной, неуравновешенной дамочкой – в общем, психопаткой.

При всем том у нее были новости для Страйка, и ей не терпелось их ему сообщить, как только он закончит опрос Билли. Примерно в одиннадцать утра на ее звонок ответил Рафаэль Чизуэлл, который сперва держался холодно, однако все же согласился с ней переговорить, оставив за собой выбор места встречи. А через час позвонила Тиган Бутчер, которую не пришлось долго уламывать. Тем не менее девушка явно расстроилась, что будет встречаться с партнером знаменитого Страйка, а не с ним самим.

Робин записала информацию о комнате в Патни (проживание совместно с хозяйкой, питание вегетарианское, любовь к кошкам обязательна), проверила время и решила переодеться в единственное захваченное с Олбери-стрит платье, уже отглаженное и повешенное на кухонную дверь Ванессы. От «Уэмбли» до ресторана на Олд-Бромптон-роуд, где назначил встречу Рафаэль, ехать не менее часа, а ко всему прочему Робин опасалась, что дольше обычного будет заниматься созданием презентабельного вида.

Над раковиной у Ванессы из зеркала смотрело бледное лицо с опухшими от недосыпа глазами. Когда Робин попыталась замазать темные круги тональным кремом, у нее зазвонил мобильный.