– Да… понимаю, ваше благородие, – ответил солдат. Все примолкли. Торжественное молчание было разлито и в мощной природе Кавказских гор.

– Ну, довольно философии! Собирайтесь и айда домой. Уже четыре часа. До темноты нужно спуститься, – отдал я приказ.

Мы нашли тропинку для спуска совершенно неожиданно. Из-за поворота выросли две фигуры. Два старика татарина. Они безучастно взглянули на нас. Сняли туфли и разостлали свои бурки. Став на них голыми ногами, горцы повернулись на восток, сложили руки, будто держали коран, и начали молиться.

– Видите? – сказал я саперам, – вот кто истинно верит в Бога.

– Да мы и сами верим, – сказал скептик, – только мы хотим знать наверное, есть ли или нет, потому и рассуждаем. Как только уйдешь из нашего мира сюда, в горы, так и чувствуется Бог, а там, внизу, забываем про Него и грешим.

Спустились мы быстро по тропинке, натоптанной паломниками-пастухами. Тропинка эта привела нас к подножию обрыва, оттуда на плоскогорье, где стоял домик пастухов. Часам к десяти вечера мы были уже внизу в долине. Спали, как убитые. Обратный путь в лагерь мы совершили в два перехода.

Генерал был очень доволен нашим походом.

– Теперь я жалею, что не приказал вам поставить телеграфную линию на Ала-Гёз, – совершенно серьезно заявил он мне. – Но зато большой маневр сделаем. Приготовьтесь к нему заранее!

Молчанов встретил меня расспросами. Он сам гордился тем, что сделал поход по горам Персидской границы в отряде, посланном для истребления разбойников. Рассказывал, как было тяжело, как он строил хлебопекарные печи и выпекал хлеб вдали от жилья, в горах, на дожде и на вьюге. Я заметил в нем новую черту: необычайную самоуверенность и желание всегда говорить о себе. Появлялось иногда и настроение, вроде как у Дукшинского.

Несмотря на жару, мы учились с раннего утра до полудня и, мокрые насквозь, приходили домой. Два раза генерал Червинов устроил атаку крепости Александрополя с переходом через его глубокие рвы. Принимала участие и пехота. Маневр был двухсторонний. Рвы глубины солидной, сажень до десяти; в них спускались и по шестам и по канатам. Вверх лезли по лестницам и накоплялись у подошвы бруствера, пока по его гребню била артиллерия.

Подходил конец ротного периода и начались экзамены. Военно-телеграфной ротой генерал остался доволен. Он выбрал по списку шесть телеграфистов, и каждый из них дал больше тридцать слов в минуту. Нигде не было заминки. Воспользовавшись хорошим настроением генерала, я попросил разрешения устроить игры и призы в день ротного праздника, приходившегося перед началом бригадного периода.

– Хорошо! – немедленно согласился генерал. – Это хорошо. Устраивайте!

– Я хочу попросить немного денег на призы, – продолжал я.

– А какие призы?

– Часы за телеграфирование. Мелкие подарки за гимнастику, влезание на телеграфный столб, смазанный салом…

– Только не салом, – перебил меня Червинов. – Нечего портить одежду. Я совершенно согласен дать телеграфисту приз за влезание на столб, но не согласен портить одежду. Отлично, устраивайте!

Телеграфные роты всегда любили праздники и устраивали их обычно очень хорошо. Так и теперь взялись за дело серьезно. Построили сцену и разучили небольшую пьеску. Приготовили места для зрителей. Палатки для гостей. Шатры для состязаний в телеграфировании. Для гостей приготовили чай и печенье. Народу набралось к нам много.

После молебна и здравиц рота прошла церемониальным маршем. Потом генерал сам произвел испытание на призы. Решено было дать пять призов. Село за ключи человек тридцать, все специалисты, в надежде получить хорошие серебряные часы.

Генерал Червинов роздал им вырезки из газет и дал сигнал. Ключи застучали. Через пять минут новый сигнал, и ключи тотчас же остановились. Каждая ошибка, – слово долой со счета, как было уговорено, и несмотря на это, первый приз был выдан за сорок два слова в минуту.

– Это рекорд. – сказал генерал. – Да ты не работал ли на телеграфе раньше?

– Так точно, я телеграфист по профессии, – ответил солдат, получая первый приз. Пятый приз достался телеграфисту не профессионалу, а обучившемуся у нас, в роте. Он отбил в минуту тридцать пять слов. Генерал остался очень доволен этим.

– Вот эти тридцать пять слов для меня дороже, чем сорок два слова профессионала. Тут видна работа роты… Спасибо, молодцы!

Вечером был спектакль и все закончилось музыкой и танцами. Порядок был полный. Телеграфисты сами наблюдали за тем, чтобы все шло безукоризненно. Все были довольны и призами, и подарками, и удавшимся праздником. Бригада принимала постепенно хороший, настоящий солдатский облик.

Иванов, страстный охотник, тяготился уже тем, что не мог походить вдоволь с ружьем. Он придумал поездку на озеро Арпагёль, откуда берет свое начало быстрый Арпачай. Мы воспользовались двумя праздниками и выехали, взяв с собой теперь уже унтер-офицера, Гродзицкого, а для вещей и переезда татарина с двуколкой.

Уселись и поехали. Дорога идет все время в гору. Лошадь тянет еле-еле. Выехали мы рано утром, а к озеру доехали лишь к четырем часам дня. Расположились на берегу. Поставили палатку. Иванову было нехорошо, его трясло в лихорадке. На озере виднелась масса бакланов, летали и утки, а мой приятель не мог и головы поднять.

– Идите одни, – сказал он мне. – Я приму хины. Взял с собою, будто знал. К завтрашнему дню отлежусь, а вы идите, не теряйте времени.

Мы пошли искать места на засидки. Озеро круглое, как пятак, и только около версты в диаметре. Кругом невысокие горы. Тут попадается красная каменная утка. Она выводит детей в камнях и потом только спускается к озеру.

Стало темнеть. Слышен свист полета, и я увидел двух уток, летевших к озеру. Беру на прицел, и одна звучно шлепается в воду прямо передо мной. Слышу, что и Гродзицкий выстрелил. Досидели мы до полной темноты. Я убил двух уток, он трех, – не густо! Иванов критически посмотрел на нашу добычу. Наскоро выпили чая и залегли спать.

Раным-рано разбудил нас Иванов. Он уже выздоровел, и его брала нетерпячка. Мы решили идти кругом озера с двух сторон. Еще было совсем темно, когда мы выступили. На воде слышались всплески, и орало утиное царство. В воздухе раздавался поминутно свист крыльев.

Когда стало немного светлее, я изумился количеству птиц. Это были бесчисленные стаи. Мы начали не стрелять, а палить. К десяти часам утра я уже расстрелял все патроны своего ложного патронташа, тридцать две штуки, а убил всего семь уток. Вернулся к шалашу и стал греть чай. Не успел чайник вскипеть, как пришел Иванов, а за ним и Гродзицкий. Оба хорошие стрелки и оба убили десятка по полтора уток.

Иванов нервничал. Он тоже расстрелял все заряды и мы, даже не закусив толком, принялись лихорадочно набивать патроны.

В самое пекло, часов с двенадцати, мы вошли в озеро и отправились бродить. В камышах оказалось еще больше уток. Но стрелять здесь было трудно. Они ныряли и быстро скрывались из глаз. Однако уходили не все, и к вечеру мы опять вернулись с богатой добычей.