На самую вершину горы мы влезли ровно в двенадцать часов дня. Первыми взобрались два телеграфиста. Подъем был так труден и опасен, с возможностью чуть не на каждом шагу оборваться, – что они, став на вершине горы, от радости закричали: ура! Через минуту слышу крики:

– Скорей, скорей, ваше благородие, медведь… Скорее!

Куда там скорее. Я был позади них всего сажень на двадцать, но это расстояние можно было преодолеть лишь на четвереньках, цепляясь за каждый камушек. Когда я влез к ним, то еле переводил дух.

– Где медведь?

– Во-он, внизу.

Ширина площадки, на которой мы стояли, была не больше трех-четырех сажень. Я заглянул в пропасть. Здесь был сплошной снег. Медведь ясно вырисовывался на белом фоне, но далеко внизу, от нас версты полторы.

– Где вы его увидели? – спросил я сапер.

– Да заглянули в пропасть, а он сидит тут на этих камнях и смотрит на нас. Услышал, значит, крики «ура», – да как сиганет вниз и покатился… А там поднялся и побежал, как лошадь. Ишь, за пять минут куды убег!

Я поставил прицел 1500 и выстрелил. Разве можно попасть на такое расстояние! Медведь пошел дальше уже не спеша и скрылся между камнями.

Теперь мы осмотрелись. Даже телеграфисты, равнодушные, кажется, ко всему на свете, кроме их собственных интересов, и то были поражены величием природы.

– Вот это так гора! – сказали они. – Оченно красива… А здесь Арарат… Смотрите, Арарат!

Взглянул я туда, и дух захватило. Передо мной во весь свой громадный, пяти-с-половиной-верстовый рост, стоял великан Арарат. Это единственная в мире снеговая гора, которую можно видеть всю от вершины до самого основания, начинающегося с долины Эривани.

Массив Арарата, имеющий форму огромной сахарной головы, виден весь. Более половины верхней части горы покрыто вечным снегом, ослепительно белым и сверкающим на солнце так, что глазам делалось больно смотреть. Из-за плеча великана виднеется верхушка малого Арарата, чуть ниже своего старшего брата. Один взгляд на эту красивейшую в мире махину говорит, что восхождение на нее чрезвычайно трудно. Ала-Гёз почти на целую версту ниже Арарата.

Помнится, что Пастухов, знаменитейший путешественник и исследователь гор, потратил на восхождение на Арарат около двух недель. Он описывает неимоверные трудности. Там воздух уже так редок, что дышать трудно. Скаты горы до того круты, что нет сил найти дорогу. Снежные вихри и метели таят смертельные опасности для смельчака.

Я перевел глаза на Ала-Гёз, стоявший подо мною. Это, видимо, – старый кратер. Верно, давнишние землетрясения развалили его. Теперь оставалось нечто вроде двух зубов, торчащих к небу. Малый и острый зуб, на котором стояли мы; второй зуб, отделенный от нас ужасающей пропастью, почти отвесной и глубиной не меньше двух верст, был много крупней, но все же составлял не больше шестой части бывшего кратера, который лежал глубоко внизу. Вся его стена по направлению к Арарату и Эривани была разрушена в давние времена.

На каком же зубе был Пастухов?.. Я осмотрелся вокруг. Передо мной лежал огромный камень, на который я опирался. Моя голова слегка кружилась, и я не знал отчего: от разреженности ли воздуха, или от усталости после подъема.

– Тут что-то написано. – сказали телеграфисты. Я взглянул и увидал, что на этом самом камне. у которого я стоял, было крупными буквами высечено: «Пастухов и год, кажется, 1890». Я приказал немедленно же высечь рядом надпись: «Биркин и гелиографисты. 1908».

Наш гелиограф с вершины Ала-Гёза искал своим лучом лагерь. Весь Александрополь виднелся далеко и глубоко внизу, но ничего нельзя было разобрать. Город представлялся большим темным пятном. По карте, по прямой линии от вершины Ала-Гёза до Александрополя выходило верст шестьдесят.

Видны были сады Эривани и вся долина от этого города и до Александрополя. Вправо от Арарата во мглистой синеве толпились горы, за которыми скрывался Карс.

Скоро мы получили ответ Александрополя. Луч гелиографа ударил прямо в глаза, но уже не ослепительно. Маленькой звездочкой блестел он, прерываясь быстро, быстро. И мы читали телеграмму: «Генерал поздравляет команду с благополучным восхождением. Луч виден отлично. Передача и чтение отчетливы. Благодарю. Червинов».

– Ваше благородие! – кричали свободные саперы, – пожалуйте сюда, посмотрите, какая пропасть!

Я подошел. Прямо вниз, как по отвесу, обрывалась скала, на которой мы стояли. Дух захватывало смотреть вниз; мы держались крепко за руки. Саперы кидали камни, но они сейчас же исчезали из вида.

– Дозвольте кинуть этот камень? – солдаты показали на обломок скалы величиной с небольшой стол.

– Да кидайте, только как вы его сдвинете?

– Ничего, сдвинем, ваше благородие. – Они подсунули под камень руки, крякнули и приподняли немного. – Подкладывай камни! – Еще приподняли и, наконец, по третьему или четвертому разу перевернули.

Камень перекатился и ухнул в бездну. Куда он упал, не было видно, но вот он показался опять, делая скачок в воздухе и разделяясь на три части. Описав огромную дугу, уже там, глубоко внизу, камни ударились опять о скалы и описали новые дуги. Так раза четыре, пока уже не покатились по снегу, оставляя за собою длинную полосу на его белой поверхности.

– Ну и силушка! Такой камень разбить… – качали головами саперы. Ребята по меньшей мере с час развлекались сбрасыванием камней вниз, любуясь, как они разлетались вдребезги от удара с двухверстной высоты.

– Смотрите вправо! – закричали саперы.

– Где?.. Что?..

– Смотрите, какой козел идет сюда!

У меня даже сердце сильнее забилось: далеко внизу шел прямо по направлению к нам громадный буро-рыжий козел с огромнейшими рогами, величиной с трубу геликон и так же, как она, свернутыми. Говорят, что он бросается вниз со скал на эти рога, затем переворачивается и становится на ноги. Долго я следил за ним, надеясь, что он подойдет к нам на выстрел.

Но осторожное животное остановилось, подняло вверх голову, втягивая в себя воздух; постояв так с минуту, козел вдруг круто повернул и, как стрела, скрылся за перевалом. Ни я, ни саперы не хотели возвращаться. Мы достали еду и стали завтракать.

– Вот так гора! – восхищались саперы. – Мы сперва были недовольны, что пришлось много ходить. Подъем был такой тяжелый, что стали даже раскаиваться, зачем пошли… А теперь видим, что не даром. Будто с воздушного шара все видно… А Арарат! Вот так удивительная гора.

– А правда, ваше благородие, что на нем Ноев ковчег стоит? – задал мне вопрос один из телеграфистов.

– Нет, не правда, – ответил я.

– Как же не правда, ежели в священном писании сказано?

– В священном писании сказано не об этой горе, а об другой, которая находится в Азии и называется теперь Гауризанкар или Эверест. На древнейшем языке, который дошел до нас, на санскритском, она называется Арийарат. Вот на этом-то Арийарате и остановился Ноев ковчег. От Ноя и пошло теперешнее человечество. Когда люди вышли из Азии, то, дойдя сюда, они поразились, увидев эту гору, и назвали ее так в честь азиатского Арийарата. До нас имя это дошло уже в виде Арарата. Татары впрочем называют его не Араратом, а Мазисом… Все это дела давно минувших лет, когда люди не умели еще писать, когда предания передавались устно… Могли быть и ошибки…