— Другим тоже позвоню. Вы первый в списке.

— Потому что кожа не так бела, как у них?

— Прекратите!

— Нет, не прекращу, это правда. В первую очередь вы конечно же набрасываетесь на латиноамериканца.

— Теперь вы оскорбляете и меня и себя: Некто сделал большие деньги, выдав позавчера совершенно секретную информацию из вашего сектора, — очень большие деньги, и мы знаем, кто их заплатил. В данный момент вопрос лишь в том, комузаплатили! Так что кончайте трепаться о расизме. Мне нужен источник утечки, а не латиноамериканец.

— Вот что я скажу, Americano. Мои люди не платят за информацию, ее доставляют бесплатно. Да, были времена, когда я вскрывал над паром запечатанные конверты, но только если на них стояло «Карибский бассейн». Зачем? Объясню. Я был шестнадцатилетним солдатом в заливе Свиней и провел пять лет в мерзких тюрьмах Кастро, пока меня не обменяли на лекарства. Эти великие Esfados Unidos[124]говорят и говорят, но ничего не делают, чтобы освободить мою Кубу!

— Как вы попали в Управление?

— Самым легким способом, amigo. У меня ушло на это шесть лет, но я стал ученым, получил три степени — куда больше, чем нужно для той должности, что мне предложили, но я согласился, искренне надеясь, что вы оцените мою квалификацию и дадите мне пост, где я бы что-то значил. Вы его так и не дали, потому что я латиноамериканец, а вас тянуло к белой молодежи и к чернокожим — ах, как часто мне предпочитали черных без всякого образования! Вам, видите ли, надо было избавиться от репутации расистов, и они пришлись как нельзя кстати.

— Мне кажется, вы несправедливы.

— Думайте что хотите. Через двадцать секунд я выйду из дома, и вы меня никогда не найдете.

— Пожалуйста, не делайте этого! Вы не тот, кого я преследую. Я преследую нацистов,не вас!

— О чем вы, черт возьми?

— Это слишком сложно, — спокойно сказал Соренсон. — Продолжайте работать и делайте что всегда делали. От меня вам вреда не будет, я позабочусь, чтобы на вашу превосходную квалификацию обратили внимание те, кому положено знать об этом.

— Почему я могу на это рассчитывать?

— Потому что я солгал, я не из вашей конторы. Я директор другого управления, которое часто сотрудничает с ЦРУ на самом высшем уровне.

— Город в городе, — сказал Васкес-Рамирес. — Когда это закончится?

— Возможно, никогда, — ответил Соренсон. Уж явно не раньше, чем люди станут доверять друг другу — а этого не будет никогда. Возможный кандидат.

Директору отдела консульских операций вдруг пришло в голову, что надо действовать, как подсказывает интуиция. Питер Мейсон Пейн исключается, Роланд Васкес-Рамирес маловероятен, а вот Брус Уитерс засел у него в мозгу, как кость в горле, — бойкая речь и слишком уж трогательная сага о несчастной вдове или разведенной женщине с тремя детьми, зацепившейся за переростка-генерала со всеми вытекающими из его отставки материальными благами. Уитерсу не составило бы труда связаться с женой генерала по телефону в машине, если она действительно провела с ним вечер, или позвонить ей домой... У нее на дорогу уходит минут двадцать — двадцать пять.Больше чем достаточно, чтобы дать указания одинокой жене генерала. Ответ, однако, можно найти и в другом месте — на Восточном побережье Мэриленд у бывшей жены Бруса Н.М.И.Уитерс.

Соренсон снова взял трубку, надеясь, что она сохранила фамилию Уитерс из-за дочери-подростка. Из справочника явствовало, что так оно и оказалось, плюс вторая фамилия — Макгро, Макгро-Уитерс.

— Да, алло, — прошептал сонный голос по телефону.

— Извините, мисс Макгро, что беспокою вас в такой час, но дело срочное.

— Ктовы?

— Замдиректора Кернс из Центрального разведывательного управления. Я по поводу вашего бывшего мужа, Бруса Уитерса.

— Кого он еще надул? — спросонок поинтересовалась бывшая миссис Уитерса.

— Возможно, правительство Соединенных Штатов, мисс Макгро.

— Спасибо за «мисс»... я это заслужила. Конечно, он надул правительство — ему без разницы. Он, бывало, сверкнет своим цэрэушным значком, долго не распространяется, но дает понять, что прямо-таки супершпион. Готов ободрать любого.

— Он использовал Управление в корыстных целях?

— Господи, мистер... как вас там... у моей семьи связи по всему Вашингтону. Как только мы выяснили, что он спит с каждой секретаршей и потаскушкой, работающей на военных подрядчиков, отец мой сказал: «Нам надо от него избавиться». Так мы и сделали.

— Но все же у него есть право посещения вашего ребенка.

— Под самым пристальным наблюдением, уверяю вас.

— Вы боитесь изнасилования?

— Да нет, Боже мой. Кимберли, наверно, единственный человек в мире, с которым этот мерзавец, похоже, ощущает родственную связь.

— Почему вы так говорите?

— Потому что дети для него не угроза. Объятия дочери сглаживают то ужасное, что сидит в нем.

— Что именно, мисс Макгро?

— Он нетерпим к этому миру. Стольких людей ненавидит — всех не перечислишь. Черных, или, как он говорит, мерзких ниггеров, азиатов, латиноамериканцев, евреев — всех, кто не с белой кожей и не христианин, хотя сам он уже точно не христианин. Он бы их всех уничтожил. Это его кредо.

Кандидат принят.

* * *

Низкий звон каминных часов в апартаментах посла Дэниела Кортленда в американском посольстве возвестил, что уже четыре часа дня по парижскому времени. Посол в открытой голубой оксфордской сорочке, в разрезе которой виднелись перебинтованная грудь и левое плечо, сидел за старинным столом, служившим ему рабочим, и тихо говорил по телефону. В другом конце большой, богато обставленной комнаты в парчовых креслах друг напротив друга расположились Дру Лэтем и Карин де Фрис и тоже тихо разговаривали.

— Как рука? — спросил Дру.

— Отлично, вот ноги до сих пор болят, — ответила, тихо смеясь, Карин.

— Говорил же тебе — сними туфли.

— Тогда бы я себе все подошвы изранила, милый мой. Сколько мы шли от рю Лакост, пока ты не связался с Клодом, чтобы прислал машину? Минут сорок, не меньше, мне кажется.

— Я не мог звонить Дурбейну. Мы даже сейчас не знаем, за кого он, а Моро занимался нашим священником-нацистом.

— Мы видели три полицейские машины. Уверена, любая бы нас устроила.

— Нет, тут Витковски оказался прав. Нас было пятеро, значит, понадобились бы две такие машины или фургон. Да еще следовало суметь убедить полицейских отвезти нас в посольство, а не в участок, а они бы уж точно воспротивились, учитывая, что один нацист ранен. Даже Клод оценил, что мы его дождались. Как он выразился: «На кухне и так слишком много кухарок». Нам не нужны были ни полицейские репортеры, ни Сюртэ.